Шэн Кэи - Красные туфельки

Как раз тогда ему полюбилась песенка про глупую сестрицу. По правде говоря, он отдавал себе отчёт в том, что делает: он хотел с тем же воодушевлением, с каким он радовался новой эпохе, новому миру, своими задорными шутками и великодушием задобрить смерть, этой показной храбростью расположить её к себе. Ему казалось, что от этого осторожного заискивания время его жизни несколько продлевается.

Так прошли двадцать пять лет после операции.

Последующие воспоминания были уже не такими чёткими. Время жизни стремительно, как белый жеребёнок, прыгающий через расщелину. Однако пристальный глаз легко может понять, что белый жеребёнок — не само время: это всего лишь свист ветра у жеребёнка под брюхом, когда тот перепрыгивает через ущелье. Он и не знал, когда все позабыли, что у него был рак. Возможно, это случилось, когда ему впервые надели подгузник. Его зрение и слух несколько ослабли, но память ещё была ясной, только вот передвигаться стало непреодолимо трудно, и расстояние от дивана в гостиной до туалета стало больше, чем между двумя древними сигнальными башнями на равнине. С тех пор как его стали заворачивать в детские пелёнки, ему больше не приходилось преодолевать этот долгий путь.

Его организм стал похож на огромное поле древних сражений, на котором даже раковые клетки погружались в вечный сон, превращаясь в окаменелости.

Вместе с подгузниками появилось и равнодушие к себе, растущее день ото дня. Ему уже больше не было дела ни до того, что от него стало нести смрадом, ни до того, что ему снимали штаны и подмывали прямо в гостиной, ни до того, что, когда он дремал, из его рта текла слюна и пачкала одежду, — ну высохнет ведь, что тут переживать, а и не высохнет, в чём беда? Не волновали его больше и сообщения о смерти его давнишних знакомых, долетавшие из телефонной трубки. Он не помнил, с какого времени к ним каждый день на три часа стала приходить санитарка. Она мыла его, кормила и переодевала. Вообще-то она работала сиделкой в квартире напротив: сосед, младше его на двадцать лет, уже тридцать лет страдал болезнью Альцгеймера, и в последнее время у него появилось новое развлечение — когда сиделка наклоняла голову, чтобы обтереть его, он неожиданно вцеплялся зубами ей в плечо. Раскладывая на краю блюдца таблетки и капсулы, санитарка жаловалась:

— Посмотрите на руку, это следы от зубов, а вчера даже кровь шла, испугал меня до смерти. Вам, дедуля, повезло гораздо больше, чем вашему соседу, — вам уже за девяносто, а голова у вас ясная, когда я у них, каждый день часы считаю до прихода к вам сюда на работу…

— Кто-то приходил? — обратился он вдруг к санитарке.

Санитарка опешила:

— Нет, никто, дедушка.

— И когда я спал, тоже никто не приходил? — настаивал он.

— Нет, если бы кто-то пришёл, я бы, конечно, разбудила вас, — отвечала она.

Известий от Духа смерти всё не было.

А ему хотелось бы с ним увидеться. Идти или не идти с ним — это уже другой вопрос, с этим можно было и потом разобраться. Он просто соскучился по родному, иногда хитрому лицу Духа. Сейчас уже так мало оставалось того, по чему он скучал. Раньше он мог подняться и, бойко опираясь на трость, сходить в гости к соседу. А сейчас сосед не узнавал его. Теперь он только сидел напротив соседа и слушал его бредни. Соседский сын напряжённо смотрел на него, как на бомбу с часовым механизмом, и наконец не вытерпел, сбегал за сиделкой, и они общими усилиями подняли его, как дорогую мебель из персикового дерева:

— Дедуля, приходите к нам ещё, а сейчас пора лекарства принимать…

Он, похоже, и сам понимал, что что-то пошло не так, он резко обернулся и сказал соседу:

— Я к тебе ещё зайду.

Сосед вдруг раскинул руки, как младенец, и сипло заорал во всё горло:

— Я тебе говорю, это не я сам хотел, японцы заставили, они хотели, чтобы я изнасиловал ту девицу, это они меня заставили…

Санитарка наблюдала за происходящим, как смотрят комедийные ролики по телевизору, и с трудом сдерживала улыбку.

Когда ему исполнилось девяносто девять лет, сыграли свадьбу Нинсян. И, как и раньше, на свадьбе все подходили на него поглазеть. Он смотрел из-под полузакрытых век на лужайку, украшенную воздушными шарами, похожими на гроздья винограда. Ему не надо было никого встречать, все и так подходили к нему и умильно улыбались — с таким выражением смотрят на новорождённых младенцев или на панд. Дух смерти стоял между белых столиков на лужайке и хитро улыбался.

Он спокойно смотрел, как Дух смерти вышел к нему из солнечного света и встал между ним и Нинсян, одетой в белое платье.

— Давно мы с тобой не виделись, — искренне заметил он.

— Да уж. — Дух смерти нисколько не изменился. Теперь он выглядел ровесником его сыновей.

И вдруг старик подумал, что лет старости и дряхлости, которые ему пришлось пережить, было даже больше, чем срок жизни многих других.

— Пошли, — спокойно сказал он. — В этот раз пора в дорогу?

— Вот вечно ты так! — рассмеялся Дух. — Ты что, действительно думаешь, что хочешь жить, так и живёшь, а хочешь помереть, так и помрёшь, да и к тому же именно тогда, когда ты этого пожелаешь? Если так, то, может, ты уже и не человек?

— Я тебе так скажу, мне уже не так страшно, как раньше.

— Прими мои поздравления!

Он уже привык к подколкам Духа.

— На этот раз я серьёзно. То есть не то чтобы мне совсем не страшно, но… — Он повёл рукой в воздухе. — Позволь мне пойти с тобой!

— Что, в самом деле решился?

— Да.

— И почему?

— Да раньше всё боялся и боялся, а теперь вот уже устал бояться, теперь и не страшно, уж лучше с тобой пойду.

— Не лукавь. — Дух внимательно посмотрел на него.

Кажется, эту фразу он уже слышал от него.

— Я и не лукавлю.

— Ты вдруг почувствовал, что в сравнении со смертью ты стал больше бояться жизни, так? — В голосе Духа вдруг послышалась грусть, раньше такого не бывало. — Почему ты никогда не говоришь правду?

— Думай что хочешь. — Он и не заметил, что ворчал так только в разговоре со старыми друзьями.

— Дедуля! — донёсся через всю лужайку звонкий голосок Нинсян. — Сфотографируешься с нами?

Свой сотый день рождения он провёл дома в постели. Как-то утром он обнаружил, что не может пошевелиться, и с тех пор инвалидное кресло стало частью его. Движения рук тоже были ограничены, теперь есть он мог только с посторонней помощью. Способность говорить тоже по большей части утратилась, и разговаривал он теперь редко. Если честно, он мог говорить, просто разговоры так утомляют, что лучше уж притвориться, что не можешь, так и другие не сочтут тебя невежливым.