Иоахим Новотный - Избранная проза

Для объяснений между тем времени уже не оставалось. Покупатели начали возмущаться. Гундель указала мне на телефон:

— Теперь можете звонить.

— О, — выдохнул я, больше всего желавший беззвучно и незаметно ретироваться. Но когда я вышел из-за занавески, меня встретило враждебное молчание очереди. Я не мог сообразить, какой смиренный жест был бы сейчас уместен. И мне пришлось пройти сквозь строй этих враждебных взглядов. И только на улице я осмелился вздохнуть как следует. Но и свежий воздух не облегчил моего позора. Я пронес его с собой по территории стройки до леса и потом дальше, в мертвую деревню. Там я долго стоял перед развалинами крестьянского дома. Я бы с радостью объявил это символом моего сиюминутного душевного состояния. Однако давно выработанное недоверие к чересчур высоким проявлениям чувств удержало меня от такого сравнения. А вот впечатление от встречи с девушкой осталось неизгладимым. Я жаждал во что бы то ни стало доказать ей, каков я на самом деле. Но это означало, что однажды принятое решение необходимо осуществить.

На полдороге к церкви я столкнулся с Недо. Все еще занятый только собою, я не усмотрел ничего достойного удивления во встрече с этим человеком, так бурно вдохновлявшимся легкой добычей. Мы столкнулись среди тесаных камней бывшего общинного дома, школы и гостиницы. Над нами возвышалась старая церковь. Там, где штукатурка осыпалась, обнажились еще крепкая каменная кладка и кирпичи такого размера, каких ныне не бывает. Тут как ни размахивай ломом, вряд ли добудешь что-нибудь пригодное к использованию. Но Недо плевать на это хотел. Он шел за мной по пятам, и только когда он заговорил о бесспорно отличной погоде, избегая, впрочем, приятельского «ты», которое вчера вечером так легко срывалось с его языка, итак, только после этого весьма обстоятельного вступления до меня вдруг стало доходить, что он чего-то от меня хочет.

Ну что ж, я был готов почти на все.

Между тем надо было суметь воспротивиться задуманному мероприятию, если оно уж слишком далеко зайдет. Недо в привычной манере, как бы мимоходом, сказал:

— Да тут пустяк, плевое дело.

Пожав плечами, я последовал за ним во двор бывшей гостиницы. Широкая дверь в залу стояла настежь. Приходилось только сожалеть, что пропадет такой первоклассный паркет. Но тут же в полутьме я увидел рояль. С ним-то и была связана деловитость Недо. Рояль стоял в глубине сцены за горами стульев, скрытый в том сумраке, что в конце концов всегда окутывает забытые человеком вещи. И Недо вознамерился избавить рояль от такой участи. А я должен был ему помочь. Я открыл крышку и тронул клавиши. Зал мгновенно заполнился меланхолическими звуками. Я увидел танцующие пары, мечтательные глаза, потные лбы, качающиеся фонарики и бумажные гирлянды…

— Прощааай, — с удовольствием протянул Недо в такт, — прощааай, прощаай!

Потом мы взялись за дело. Рояль был тяжеленный, и мы могли лишь толкать его по полу. Всякий раз, как мы меняли направление, приходилось переводить дух. Перед тем как приподнять его, мы набрали полные легкие воздуха. Несмотря на свое рвение, я ни на секунду не переставал думать, что же Недо подразумевал под словами «плевое дело». Очевидно, подобная недооценка была своего рода ритуалом на такой дешевой и нелегальной охоте.

Наконец, рояль стоял у рампы. Недо не позволил себе ни малейшего роздыха. Насвистывая что-то себе под нос, он оперся о рояль руками и перемахнул через него на пол.

Моя попытка сыграть «блошиный вальс» закончилась плачевно — звуки рояля заглушили громовые выхлопы трелевочного трактора. Этот непочтительный человек ввел трактор через широкие двери прямо в зал. Он так ловко подвел под рояль стальные зубья, что потребовался всего лишь легкий толчок, чтобы рояль мягко взмыл в пронизанный мелкими песчинками воздух. С помощью гидравлики удерживая груз на весу, Недо дал задний ход, развернулся и двинулся к дверям. Опять треск выхлопов, опять синие клубы дыма от плохо сгорающего дизельного топлива, потом шум опять уступил место тишине, в которой уже не мог прозвучать ни один мелодичный звук.

Я попробовал избавиться от своей задумчивости с не меньшим шиком, чем Недо. Но мой прыжок на паркет не удался. Я потер ушибленную руку и заковылял к выходу. Недо поставил рояль под уже готовым распуститься каштаном.

— Завтра у меня будет прицеп. А до тех пор, надо думать, дождя не будет.

— Похоже, не будет.

Он опять залез на сиденье трактора, приложил руку к козырьку кепки и крикнул:

— Фирма благодарит вас!

И тут же снова перешел на «ты».

— Я с тобой еще увижусь? Сегодня вечером на хуторе? За мной не заржавеет, попьем пивка!

Я чувствовал себя польщенным и тоже помахал на прощание. Он выехал со двора, оставив после себя запах добросовестно проделанной работы.

И хотя я не отважился еще раз поднять крышку рояля, меня все-таки переполняло какое-то ощущение спокойного веселья. Чем была вызвана подобная смена настроения, я не мог бы объяснить. Ведь даже если мыслить категориями Недо, дело-то было не совсем чистое. Кому же по праву принадлежал этот рояль? Потребительской кооперации, в ведении которой раньше была гостиница? Шахтоуправлению, которому досталось все брошенное имущество? Или все-таки тому, кто достаточно находчив и с помощью хитрости, ловкости и минимального напряжения присвоил его? Мои симпатии, однако, были на стороне Недо, хоть я и понимал, что от его манеры подходить к проблемам этого мира следует как можно скорее избавляться…

Так или иначе, но я, странным образом утешившись, стал искать дорогу назад, к хутору. В чьем-то заброшенном саду пышно цвело персиковое дерево. Я и этот факт воспринял как призыв к действию.

Внезапно прорвавшаяся активность всегда не лишена известного бесстыдства. Так я попытался нахально вселиться к Краутцу. Я занял бывшую спальню, снял зеркало с туалетного столика. В конце концов, когда пишешь, незачем все время на себя пялиться. Кроме того, я отодвинул мебель от окна, чтобы не загораживала свет. Пуфик показался мне слишком мягким и слишком женственным для моих предполагаемых занятий. Поэтому я принес себе из кухни вполне спартанский деревянный стул. Теперь мне оставалось только ждать, но вовсе не того, что скажет Краутц на это мое водворение. Он проявил себя вполне подходящим человеком. Почему бы он не мог пригодиться и для моих целей?

Мои цели. Даже сейчас, под впечатлением их трагических последствий, я не мог вспоминать о них без улыбки. Быть может, это улыбка в извинение, ибо никогда пишущий не бывает так безвинен, как перед написанием первой строки. Тут сердце его бьется сильно и чисто и его стремление сей же час сказать человечеству что-то очень важное подкреплено искренним убеждением, что он сможет это сделать.