Иоахим Новотный - Избранная проза

На танке Домелю не хотелось, слишком легко было подбить его с воздуха.

— И дед твой тоже там, — сказал Хоттель.

Впервые в жизни Домель вообразил себя своим дедушкой. Он представлял себе, как возвращается на рассвете с ночной смены, голубой термос торчит из кармана куртки (бабушка: «Ну что у тебя за вид?!»), как, гордый и довольный, выкладывает на стол отвоеванный у ночного голода засохший бутерброд (бабушка: «Уж конечно, все только мальцу! А я будто его голодом морю!»), слышал, как смачно глотает похлебку (бабушка: «Ишь, взял себе моду!»), удивлялся пивовару, который так упрямо не обращал внимания на эту войну и запасал лед для своего мирного дела, чья непоколебимая уверенность завораживала и его самого, заставляя, как в добрые старые времена, думать о приработке. Он знал, что не послушается бабушки («Что проку в этих бумажках, когда и купить-то нечего? Лучше приляг отдохни!»), знал, что пойдет на мельничный пруд, туда, к другим, потому что так повелось испокон веку.

Домель был бы рад побыть дедушкой еще немного, хотя бы из чувства солидарности с ним. Но тут показались деревня и извилистая обледенелая дорога, по которой мужики катили огромные глыбы льда, подталкивая их наконечниками багров. Уступая дорогу, Домель трижды сигал прямо в глубокий снег, он ведь понимал, что стоит ледяной махине остановиться, как она тотчас примерзнет, перегородит путь и, страшно даже представить себе, сколько времени и сил уйдет на то, чтобы сдвинуть ее с места, а если сдвинуть не удастся, придется разбить ее прямо здесь, не дотащив до места для колки. Да, в таких вещах Домель знал толк… Да, только в таких, другим он не придавал значения. Он не слышал, как тяжело дышали мужчины, хрипя своими старческими глотками. Белый пар клочьями вырывался из черных беззубых ртов. Сколько усилий, сколько хитрости и сноровки уходило у них на то, что молодым далось бы без особого труда. Но Домелю никогда не доводилось видеть, чтобы работа давалась легко. Вот отец, наверное, мог бы показать ему такую работу. Он и стреляет здорово — легко и с руки! Домелю так хотелось верить в это. А порой ему представлялось, что он сумел отца превзойти в этой стрельбе.

Но сейчас ему было не до мечтаний. В монотонной, изнурительной работе стариков было что-то новое. Лающий звук от ударов топора по ледяному покрову пруда отдавался гулким таинственным эхом, предвещая опасность. И воду такую не каждый день увидишь. Завораживающая, тяжелая, черно-зеленая, она подстерегала свою жертву и притягивала к себе. Разлетающиеся осколки льда сверкали всеми цветами радуги в лучах солнца, оцепеневшего на морозе. Поглощенный этим зрелищем, Домель подходил все ближе и ближе. Он дивился тому, с какой силой мужчины вонзали багры в воду и, подогнав льдины к краю, вытаскивали их одну за другой из густой, тягучей воды на твердый лед. Вдвоем против такой махины! Одним из этих двоих был дед Домеля. Но мальчик этого не замечал, не замечал он и того, что Хоттель следует за ним по пятам. Прищурив глаза, он неотрывно наблюдал за схваткой мускулов с силами неживой природы. Эти двое стариков, казалось, играли: так мало было в них от деловитой озабоченности остальных. Крепко ухватившись за багры, они неторопливо подгоняли верткую льдину к кромке, безмолвно и слаженно вонзали острые наконечники в ее нижнюю часть и, нажимая на них, сосредоточенно следили, как льдина, сперва нырнув в зеленую глубь, медленно всплывала. Тут они с кряхтением наваливались на багры и, улучив момент, когда сила тяжести начинала работать на них, вытаскивали двухсоткилограммовый осколок на поверхность.

Домель смотрел на работу мужчин и готов был так стоять целый день. Но мужчин позвали передохнуть. Не успел он сообразить, что происходит, как Хоттель оказался у кромки льда. Поднял один из багров, оглянулся, желая убедиться, что никто не возражает, подсунул кривой конец багра под следующую льдину, снова обернулся, теперь уже к Домелю, и сказал: «А ну-ка, подсоби!»

Тот, по-прежнему погруженный в свои мысли, покорно взялся за багор. Крепко обхватив его, он ощутил тепло еще не остывшего дерева — значит, место было выбрано верно — и вонзил багор в лед, слишком быстро, слишком резко. Льдина начала медленно вращаться и двинулась на Хоттеля. Он изо всех сил уперся в нее багром, вдруг поскользнулся на гладкой поверхности льда и пронзительно закричал: «Эй, поберегись!» Мужчины обернулись на крик, и один из них (может, дедушка?) сказал тихо и насмешливо: «Получите талер, если вытащите эту штуковину».

Наконец им удалось отогнать льдину на нужное расстояние, и, нажимая на передний край, они принялись топить ее, но не сумели вовремя остановиться и потому застыли в удивлении, глядя, как она, убедившись в своей самостоятельности, ускользает от багра, зеленой тенью скрывается на миг под водой и, хлюпая, выныривает вновь. Мужчины смеялись. Домель знал этот смех. Он скоро угасал в морозном воздухе последней военной зимы, постепенно переходя в сдавленное покашливание, за которым явно угадывалось превосходство взрослых, или, по крайней мере, снисходительная поддержка, что обычно свойственно старшим, если они хотят подбодрить молодежь. Домель совсем потерял голову, он не слышал ничего, кроме легкого потрескивания льдины, тершейся о кромку. И своего голоса, повторяющего «ну, еще разок, давай же, еще разок», он тоже не слышал.

Он из последних сил налегал на льдину, стремясь приручить ее, и уже ничего не чувствовал, кроме этого своего усилия. Он подкарауливал мгновение, когда она начнет всплывать и переворачиваться, и ни за что на свете не упустил бы его. Льдина присмирела, но за этим таилось иное коварство: покорно встав на попа, она вдруг выскользнула и перевернулась с такой силой, что у мальчиков выбило из рук багры.

Они выловили их, зашли льдине сбоку и стали бить ее, еще и еще, пока она не послушалась и не встала на ребро… Стоило ей на какую-то долю секунды прислониться к опущенным в воду баграм, как мальчики поддели ее, вопя от радости, втащили добычу на берег и с криком и топотом покатили льдину по дороге.

А теперь — взять эти деньги, как берут заработанное честным трудом, не роняя при этом мужского достоинства: даже не поднимая глаз, дабы не поймать ненароком чей-нибудь взгляд, исполненный одобрения и похвалы. Но надо еще потратить их как положено.

А иначе зачем в деревне трактир, зачем этот горячий волшебный напиток, багрово отсвечивающий в стакане, кисловато пахнущий, сладкий, как сахарин, и еще более вожделенный, ибо несбыточна для детей надежда попробовать его. Эти двое заказали его с такой самоуверенной небрежностью, что похожая на медведицу трактирщица не посмела возразить и, безмолвно приняв заказ, подбросила дров в огонь.