Иоахим Новотный - Избранная проза

«Колдун!» — настаивала старуха. Ее взгляд был все еще диким и черным от злобы.

Я попытался отделаться от тягостного состояния, изобразив на лице ухмылку. И вдруг я начал смеяться. Вначале тихо, затем все громче, хлопая себя по ногам. Меня качало из стороны в сторону. Я пришел в себя, лишь когда ударился головой о ребристый брус.

И тогда я увидел, что все трое оцепенело смотрят на меня.

Когда я еще ходил в школу, один мальчик-переселенец во время диктанта вдруг начал корчиться на полу, странно выворачиваясь и изгибаясь. Когда приступ прошел, он вытер пену с губ. Мы стояли вокруг него на почтительном расстоянии. Мне тогда очень хотелось узнать, что он испытывал под нашими взглядами. Теперь я мог представить себе это.

В следующий понедельник я снова находился под строгим надзором бригадира. Шеф зашел, но ненадолго.

«Много работы там?» — всего лишь спросил он.

«Навалом», — ответил я.

Безо всякой охоты доделывал я оставленный мною стул. Мастер заметил это и закричал на меня: «Что же так быстро?»

И никто больше не лез ко мне со своим расположением. А меня это как раз очень устраивало.

Перевод Г. Рыкуновой.

— Да не взрыв это! — обрывает Латтке каждого, кто повторяет самим же им оброненное в разговоре слово, и, преисполненный уважения к себе, покачивает головой. — Кто слышит только грохот и даже видит выброс земли, тот не понимает меня, — говорит он. И не забывает добавить, что разобраться в таком деле вообще не просто. — Это напоминало раскаты грома; все приходило в движение от подземных ударных волн, которые возникают у форсунки; сначала они скапливаются в газоприемнике и только потом, уже в каналах, обретают мощь и направленность.

— Она докатилась до нас, — говорит Латтке. — Такая силища, что стены ходуном заходили и земля задрожала. — Он вспоминает, как они стояли под клубящейся струей пара. Невысокие дощатые перегородки, разделявшие кабинки душа, скрипели в анкерных креплениях. Из-под них с клокотанием вырывалась на поверхность вода, а вслед за ней — волна теплого воздуха. Разрежение действовало парализующе. Латтке видел слева ноги бригадира, справа — Антека. Оба стояли, слегка расставив ноги и оттопырив большой палец. Такая поза не раз спасала им жизнь в окопе. Но Латтке так не умел. И он бросился наутек.

— Настоящая паника, — говорил он желающим послушать его. — Я, как был, голый и мокрый, так и кинулся в лес.

И вот спустя тридцать лет он съезжает с автострады на почти заброшенную дорогу, вид которой уже давно вызывал в нем подозрение. Он вынужден признаться самому себе, что хочет еще раз встретиться со свидетелями тех кошмаров. Дорога проходит через незнакомые населенные пункты. Там, где она резко уводит на юг, предчувствие подсказало ему, что надо сбросить скорость и продолжить путь по наспех построенной дороге в прежнем направлении. Она ведет в лес. Сплошные ухабы, резкие повороты, низко нависшие над землей сосновые ветки, колеи, в которых поблескивает маслянистая вода, тут не больно разгонишься. Тщетно ищет Латтке следы того ужаса. Он находит поляну; она совсем не кажется ему такой маленькой, как запечатлелось в памяти. А вот дома именно такие, какими он себе их представлял. Жалкие, в основном двухэтажные, с красными черепичными крышами над просмоленными балками каркаса. Поселок по-прежнему был частью и придатком завода. У них и название было одинаковое. В памяти Латтке запечатлелось слово «хижина» [3] Слово «die Hütte» в немецком языке имеет несколько значений, в том числе «хижина», «стеклоделательный завод», «металлургический завод». , не вызывая при этом никаких согревающих душу ассоциаций с домашним очагом или даже просто пристанищем. Впрочем, следует признать, что встречались и такие «хижины», которые не оправдывали такого названия. На фоне огромных дышащих жаром медеплавильных, грохочущих сталелитейных и даже стеклоделательных «хижин» местные источали прямо-таки уют и покой. Когда Латтке уехал от них, он еще долго вспоминал выпуклую круглую печь с отверстиями для формовочной краски. Ему тогда все объяснили. И то, что в горелке и стекловаренном горшке, где варится смесь, температура достигает более тысячи градусов. И то, что в работе мастера-стеклодува резкие перепады температуры при калении и охлаждении, и то, что ежедневно они выдувают горы пока еще бесформенных стеклянных тел, по конфигурации которых можно определить, что из них получится: бутылки, стаканы, вазы, чаши. Может быть, Латтке показали и будущее рабочее место стеклодува. Но он не желал больше ничего знать о том, во что выльется его труд. Неприязнь к этому жаркому месту, где плохо охранялся огонь, отбила у него всякую охоту знакомиться со стеклодувным делом.

Стало быть, завод закрыли. Судя по всему, уже несколько лет тому назад. Со злорадным удовлетворением Латтке отмечает признаки запустения. Лишь однажды он берется за ручку дощатой двери, пытаясь открыть ее, но тут же отказывается от своей затеи. С другой стороны, к кому же еще ему обратиться, как не к холодному и безмолвному пространству между почерневшими от копоти стенами под нависшей черепичной крышей? Ведь то, что сегодня есть в нем, вышло именно отсюда. Взять хотя бы эти подземные громыхания, которые передались безликим камням и заставили звенеть решетки из реек под его босыми ногами. Или ритмично нараставшие глухие удары, от которых рушились стены и человеческие надежды. Или мучительную паузу, предшествовавшую завершающему удару. И, наконец, бегство сквозь облако пара, когда Латтке понял, что не в состоянии более вынести весь этот кошмар…

Латтке оставляет в покое дверь и ищет подъездной путь. На рельсах лежит старая засохшая трава. Неважно, кому пришла в голову мысль построить завод посреди леса. Судьбу его он все равно предвидеть не мог. Поначалу деревья прорастали прямо в топку. Потом технические новшества и усиление конкуренции повлекли за собой повышение температуры плавления. Построили железнодорожную ветку и перешли на уголь. Когда Латтке приступил здесь к своей работе, минувшая война отбросила производство на целую ступень назад. Генератор, первоначально рассчитанный на угольные брикеты, пришлось загружать несортовым углем. Вагоны шли нескончаемым потоком. Трава на путях не успевала засыхать. Еще в начале декабря, как уверяет Латтке, она была желтая под слоем коричневой пыли. Это я хорошо помню.

Ну и какой от этого толк, что запомнилось? Мол, трава была именно такой. А может, важнее заглянуть в самое начало того, что кануло в небытие? Ведь очень вероятно, что старик появился на стройке в какой-нибудь из последних дней ноября. Возможно, просто делали пристройку к сараю. И все. В лице старика не было ничего примечательного — мясистое, малоподвижное. Казалось, его улыбка выражает уверенность, но в озабоченном взгляде маленьких глаз светилось сомнение. Он поманил того, кто назвался бригадиром, в каптерку. Антек, который был старшим подмастерьем, наверное, лукаво и пронзительно свистнул — условный знак: мол, будьте начеку, что-то готовится. Латтке, все еще ученик, внимательно следил за тем, чтобы как следует вычистить выемку укосины. Он даже, наверное, ругался про себя. Всегда эти сучья в самом неподходящем месте! Годы ученья выдались для него не самые безоблачные. Ничего не давалось ему легко. Прошло целых два суровых года, прежде чем он научился мастерски владеть топором, работать рубанком под изумленными взглядами зрителей, выбирать из отверстия стружку, чтобы не лопнула ручка, и ловко пилить тяжелой поперечной пилой вдоль карандашной линии, так что на дереве даже оставался след карандаша. Лишь на последнем празднике по случаю окончания строительства дома после трех выпитых рюмок у него закружилась голова. И тогда, вконец измученный и охмелевший, он на несколько мгновений представил себя в роли плотника. Минуло две недели! Все это время ему, видимо, пришлось чистить выемку укосины, ни разу не вспоминая больше о происшедшем. А может, он просто дожидался, что старик наконец уйдет. Этого он ждал всегда. Ему надоели надзирательские взгляды бригадира и приказы вечно каркающего старшего подмастерья. Латтке помнил только то, что неоднократно повторялось. Распоряжение, которое старик привез с собой в тот самый ноябрьский день, было единственным в своем роде. Даже бригадир не мог привязать его к своим командам. До Латтке кое-что стало доходить, когда в разговор вмешался Антек.