Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

Я встряхнулась, злясь на то, что Макс разбудил во мне такие переживания. В следующий миг я рассердилась еще больше, потому что мое встряхивание вспугнуло косуль. Они вздрогнули, издали странные отрывистые звуки и побежали – а точнее, запрыгали – прочь. Я с лаем бросилась вслед за ними. Макс последовал за мной. Перебежав поляну, мы оказались в перелеске, и там Макс меня обогнал. Детеныш косули слегка отстал от своего отца, который на своих длинных ногах мог совершать прыжки побольше, и Макс побежал вслед за детенышем. Отец резко остановился, обернулся и побежал назад, чтобы встать между нами и своим отпрыском. До нас донесся запах страха косуль. Для них самих их страх пах, конечно же, ужасно, а для нас – приятно. Макс от радости громко залаял. Затем он бросился на отца. Тот наклонил голову, чтобы боднуть Макса рогами.

Макс на бегу резко рванулся в сторону, оббежал вокруг самца, который не смог повернуться так же быстро, и укусил его за заднюю ногу – то есть сделал то, что вообще-то намеревалась сделать я. Несчастный даже взвыл от боли. Его детеныш, остановившись, теперь стоял на дрожащих ногах – так, будто не хотел даже сойти с места, и печально блеял. Самец рухнул наземь.

Едва он упал, как Макс запрыгнул на его туловище сверху и торжествующе залаял, видимо, чтобы продемонстрировать самому себе, какой он сильный. Поверженный подставил Максу свою шею.

Макс же продолжал лаять. Он лаял, и лаял, и лаял…

Когда Макс наконец-то впился зубами в шею самца косули, его детеныш все-таки бросился наутек. Я обрадовалась, уже предвкушая, как буду лакомиться вкусным мясом…

Макс стал дергать шею косули влево-вправо. Ноги у его жертвы сильно затряслись, и самец даже попытался встать.

Это ему не удалось. Чем отчаяннее он пытался встать на ноги, тем крепче удерживал его зубами Макс. И тогда он перестал сопротивляться. Ему удалось добиться того, ради чего он вступил в безнадежную схватку: его детеныша уже не было ни видно, ни слышно, и мы уже даже не чувствовали запаха его страха, хотя запах этот наверняка стал еще сильнее после того, как он собственными глазами увидел, как быстро может прерваться жизнь.

Я уставилась на Макса. До сего момента пищу для нас добывала исключительно я, но сейчас он проявил себя как более сильный из нас двоих. Я всегда убивала лишь зайцев, мышей и птиц, а вот ему удалось завалить крупное животное и при этом не получить никаких ран. Поскольку самец косули больше не дышал, я подошла к нему.

Мы наелись досыта и затем прилегли, чтобы немного отдохнуть. Некоторое время спустя я спросила:

– Что с тобой произошло?

– Что ты имеешь в виду?

– Раньше ты не решался убить даже мышь.

– Не только мышь, но даже улитку, – сказал он.

– Даже улитку, – повторила я его слова.

– Я вообще-то сейчас впервые кого-то убил.

Макс посмотрел на мертвое тело самца косули. Ему, видимо, пришло в голову, что он теперь стал совсем другим псом – псом, который может убивать снова и снова. Даже если это означает, что он отнимает отца у детеныша, и даже если он убивает самого этого детеныша.

– Как случилось, что ты на такое осмелился? – поинтересовалась я.

– Это потому, что я увидел ее.

– Ее?

– Ту женщину.

– Я не понимаю.

– Если она нас найдет…

– Она нас не найдет.

– Но если вдруг все-таки найдет… И если я хочу нас от нее защитить…

– …то ты должен научиться убивать, да?

– Да, должен, – сказал Макс и вздохнул.

Поскольку я молчала, он добавил:

– Если я не могу тебя защитить, значит, я тебя недостоин.

Вид у Макса на какое-то время стал печальным, и от него повеяло каким-то другим запахом. Этот запах немного напоминал запах стыда, но был более едким, хотя и не настолько, как запах ненависти к самому себе. Это, пожалуй, был запах не ненависти, а презрения к самому себе. Пробравшись в мои ноздри, он едва не обжег их. Максу явно не нравилось то, во что он превратился.

– Если эта женщина нас найдет, – сказала я, – расправиться с ней в одиночку тебе не удастся. Нам придется защищаться вдвоем. Как двоим калекам, которые принадлежат друг другу.

– Нет, – возразил он. – Не как калекам.

– Ну, тогда как двоим спутникам, – предложила я.

– Как двоим влюбленным, – сказал он так уверенно, как будто у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что я тоже его люблю. Пусть даже мы и говорили с ним о том, что у нас не получится завести детенышей.

Я теперь тоже могла бы сказать «как двое влюбленных». И должна была бы так сказать. Макс посмотрел на меня таким взглядом, словно надеялся, что я и в самом деле произнесу эти слова, однако я ничего не сказала. Пока ничего не сказала. Чтобы я это сделала, Макс должен спеть мне еще одну историю.

Отдохнув после обильного приема пищи, мы снова отправились в путь и вскоре подошли к узенькому ручью. Мы полакали из него воды, а затем залезли в него и вымыли свои морды и мех. После этого мы легли на зеленую траву на берегу и стали наслаждаться солнцем и первым прохладным осенним ветерком. И тут вдруг я заметила, что деревья вдалеке выглядят не так, как те, которые растут поблизости.

– Там растут ели, – пояснил мне Макс. – Зимой у нас дома по несколько дней стоит одна такая.

– Они, похоже, не меньше пятидесяти собачьих туловищ в высоту. Неужели твой дом такой высокий?

– Нет, наши ели намного меньше. А еще люди их украшают.

– Как это?

– Это имеет какое-то отношение к человеческому детенышу. Какому-то конкретному.

– Он что, жил на ели?

– Я думаю, большинство людей чаще всего и сами не понимают, зачем они что-то делают.

– Но, тем не менее, тебе среди них нравится, – удивилась я.

– Мне приятно слушать, когда они поют возле такой ели песни, – сказал Макс, а затем попросил:

– Спой мне еще какую-нибудь песню.

– Спеть?

– Да, пожалуйста.

– Нет, – ответила я.

– Нет? Почему нет?

– Твоя очередь.

– Но… – промямлил Макс, – но я не могу спеть никакой песни.

– Меня тоже никто не спрашивал, могу ли я это делать.

– Но ты поешь очень красиво.

Я фыркнула. Мое пение в винограднике было таким ужасным, что Синее Перышко меня из-за него высмеяла.

– Правда-правда! – стал настаивать Макс.

Хоть я и знала, что на свете есть собаки, которые охотно произносят лживые слова, я все же была уверена, что Макс такого делать никогда бы не стал – ни для того, чтобы сделать мне приятно, ни даже, пожалуй, для того, чтобы защитить меня от боли. Ему, получается, мое пение и в самом деле понравилось. Этот пес был чокнутым и, видимо, навсегда таким останется.

– Если я это могу, – сказала я, – то можешь и ты.

Макс с сомнением посмотрел на меня. Он, видимо, в это не верил. Я вообще-то и сама в это не верила, но мне хотелось, чтобы он еще раз меня удивил.