Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

– Невозможное – наш друг.

Макс принюхался – видимо, чтобы убедиться, что я не шучу. Когда ему стало ясно, что я говорю серьезно, он повторил мои слова, словно бы желая почувствовать, нравятся ли они ему:

– Невозможное – наш друг…

После этого мы оба стали смотреть на небо и на звезды – до бесконечности и даже еще дальше. И перед лицом бесконечности нам обоим стало не так уж трудно верить в невозможное.

Солнечные лучи разбудили меня еще до того, как это смогли сделать голод и жажда. Продолжая лежать на земле, я напрягла все свои органы чувств, пытаясь почувствовать, не выслеживает ли нас Йедда. Макс, похоже, тоже стал принюхиваться. Однако этой женщины не было ни видно, ни слышно, и даже ее цветочный запах в лесу не ощущался.

– Мы и в самом деле от нее удрали, – констатировал Макс. – Да, мы это сделали.

Облегченно вздохнув, мы встали, потянулись и неторопливо зевнули с такой синхронностью, как будто у нас было одно тело, хотя и с двумя мордами.

– Ты и в самом деле очень умная, – сказал Макс и потерся своей мордой о мою мордочку – потерся не в шутку и не с показной бравадой, а так, будто это было самым естественным поступком в мире. Я ощутила тепло, которое было даже более приятным, чем тепло его тела, которое я ощущала, когда лежала прижавшись к нему.

Мы довольно долго молчали, а затем Макс сказал:

– Мой живот рычит.

– Давай поищем что-нибудь съедобное, – ответила я, подумав при этом, что с удовольствием потерлась бы еще своим носом о его нос.

Мы пошли по лесу, все время двигаясь вверх по склону в направлении, которое уводило нас прочь от моря, Йедды и трупа Синего Перышка. После того, как мы прошли расстояние в несколько сотен собачьих туловищ, Макс сказал мне:

– Я сегодня помогу тебе на охоте.

Это меня ошеломило: все его предыдущие попытки поохотиться закончились полным провалом.

– Ты снабжаешь нас едой, а я не делаю ничего, – пояснил он. – Мне необходимо, в конце концов, начать тебе помогать, чтобы я был тебя достоин.

Он хотел быть достойным меня! Ну как мне сказать ему, что ему не следует утруждать себя этим, поскольку мне известно, что он неспособен убить другое животное? И как, о прародительница собак, мне ему объяснить, что я эту его неспособность воспринимаю не как слабость, а как нечто такое, что делает его еще ближе моему сердцу?

– Мы еще посмотрим, какие животные нам попадутся, – уклончиво ответила я, подумав при этом, что уж точно буду проворнее его, если придется ловить мышь или зайца.

Едва я это сказала, как Макс кого-то учуял.

– Вон там, – сказал он и пошел вперед.

Сделав несколько шагов, я тоже почувствовала этот запах. Он доносился с поляны возле одного из лежащих на земле древесных стволов. Запах этот исходил от находящихся там двух животных – одного покрупнее и одного поменьше. Мы пошли на этот манящий запах и вышли к местечку в лесу, на котором не было деревьев и росла трава, пожелтевшая на кончиках за последние жаркие недели. На этой поляне стояли два красновато-коричневых животных, которые по размерам были побольше любой собаки. У них имелись рога. Это, видимо, были… да, это, вероятно, были те удивительные дикие животные, которых называют косулями.

Косули выглядели очень грациозно. В отличие от нас, они жили здесь, в этом лесу с его величественными деревьями и шумным водопадом. У того животного, которое было побольше (по-видимому, это был отец), на голове имелись впечатляющие рога, а у того, что поменьше, – лишь маленькие рожки. Однако и такими рожками можно было проткнуть шкуру собаки. Или же, того хуже, выколоть мой единственный глаз.

– Косули, – сказал Макс очень тихо, чтобы не спугнуть этих животных.

– Тебе известно о них из старинных историй? – прошептала я.

Максу вообще-то не была известна ни одна из тех песен-историй, на которых я выросла.

– Старинных историй? Ты имеешь в виду Бэмби?

– Бэмби?

– Нет, ты не имеешь в виду Бэмби, – вздохнул он.

– Если ты знаешь о косулях не из старинных песен, то тогда откуда?

– Они живут и неподалеку от нас, за пределами города, – прошептал Макс. Его родина, похоже, была настоящим раем – таким, как этот лес, – раз в нем жили столь приятно пахнущие животные, как эти. – Моя хозяйка всегда брала меня на поводок, когда мы встречали их во время своих длинных прогулок по полям.

– Почему?

– Она боялась, что я за ними погонюсь.

– А тебе хотелось это сделать?

– Да, но не для того, чтобы их убить. А вот сейчас…

– Что сейчас?

– Сейчас я мог бы их прикончить. Ради нас. Ради тебя.

Я посмотрела на косуль. Они нас еще не заметили, а потому продолжали щипать траву. Хотя в проворности они, пожалуй, уступали зайцам, но, по-видимому, бегали на своих длинных ногах побыстрее нас. А если и не быстрее, то все равно существовала опасность того, что они могут серьезно ранить нас своими рогами. Серьезно ранить Макса. Этого допустить нельзя!

Я несколько мгновений поразмышляла над тем, не вспугнуть ли мне лаем этих косуль, чтобы они могли убежать, а мы переключились на поиски мышей или зайцев. Однако зверьки размером поменьше пахли не так удивительно, как эти два красновато-коричневых великана. Кроме того, мяса одной лишь косули нам хватило бы на несколько дней. Мы могли бы здесь, наконец, отдохнуть и набраться сил для дальнейшего путешествия – если мы решим продолжить поиски Лилли. Ведь как бы ни было хорошо там, у нее, мы вполне могли бы устроить себе прекрасную жизнь и здесь, в этом лесу с его прозрачной водой и замечательными животными.

– Отец будет защищать своего детеныша, – тихо сказала я.

– Мой отец этого не делал, когда меня у него забирали, чтобы отдать людям, – прошептал Макс.

– А я своего отца вообще никогда не видела, – сказала я.

– Никогда?

В голосе Макса опять чувствовалось сострадание, и хотя я уже не смотрела на него, как на слабака, когда он проявлял в моем присутствии свои чувства, сейчас было некогда разговаривать о тоске, сопровождавшей меня всю мою жизнь. Сейчас нужно было охотиться.

– Ты бежишь к ним и лаешь, – прошептала я.

– А ты?

– Я подбегу к тому животному, что побольше, сзади и искусаю ему ноги возле копыт. Тогда оно не сможет от нас убежать.

Я промолчала о том, что при таком раскладе Максу не будет угрожать никакая опасность.

– А детеныш?

В голосе Макса чувствовалась обеспокоенность. Он, выходит, вдруг проникся состраданием к животным совсем другого вида, чем он. Это меня не удивило. Что меня удивило – так это то, что его сострадание оказалось заразным, как какая-нибудь скверная болезнь: это был детеныш, и я собиралась отнять у него его отца, потому что мне хотелось есть. Я, возможно, затем задрала бы и самого этого детеныша, если бы снова проголодалась, а ему не хватило бы ума дать отсюда деру, и подальше. Мой инстинкт говорил мне, что это правильно, когда я убиваю, чтобы как-то выживать самой. Инстинкт – это ведь то, что составляет нашу собачью сущность! Однако сейчас – благодаря Максу – мой инстинкт вступил в противоречие с… Нет, не с моим здравым смыслом, ибо тот тоже знает, что я, чтобы выжить, должна чем-то питаться. Нет, мой инстинкт вступил в противоречие с моими чувствами.