Николае Морару - Короткое замыкание

— Пойми меня правильно, Павел, нельзя не согласиться со Штефаном. Наверное, я не способен заглянуть в твою душу так глубоко, как он. Но бескорыстным героем труда, жертвующим всем на благо родного завода, даже я тебя не представляю. Слишком ты честолюбив, чтобы отказываться от лавров, великодушие и скромность — не твой удел.

Косма сделал оскорбленное лицо.

— Ну вот, я вам душу нараспашку, а вы…

Дан посмотрел на Штефана с упреком: почему молчишь, ведь об одном и том же думаем. И тогда Штефан, хоть и болело у него сердце за Павла, сказал:

— Да, дружище, уж коли говорить начистоту… Какие мы, к черту, друзья, если не спросим откровенно: а не утратил ли ты чувство реальности? Не рановато ли возомнил себя командармом великой румынской индустрии? Один раз ты уже показал себя не с самой лучшей стороны. Мы этого не забыли и считаем своим долгом предупредить, чтобы в следующий раз ты на наше прощение не рассчитывал.

…Намек Штефана был понятен. После того бурного симпозиума по академии поползли слухи, потом дошло и до оргвыводов. Для начала каждого по очереди вызывали на партбюро и предъявляли обвинение в оппозиции линии партии. Дану сказали, что у него типичный мелкобуржуазный подход, что он с теми, кто «всегда против». Штефану припомнили весьма серьезный грех молодости: он был против переименования Союза коммунистической молодежи в Союз трудящейся молодежи. После каждого такого вызова на бюро они собирались вместе и рассказывали, у кого как прошло. Но вскоре им запретили обсуждать между собой эти проблемы «в неорганизованном порядке, который не ведет к осознанию и признанию ошибки». Поскольку ничего существенного партбюро не добилось, всем троим неожиданно предложили отчитаться на общем партийном собрании.

Аргументируя последними научными данными, Испас упорно отстаивал свою точку зрения. Штефан поддерживал его ссылками на недавние решения партии, цитировал Ленина. Каково же было их изумление, когда Павел поднялся и с пафосом объявил, что признает свои случайные заблуждения, обусловленные мелкобуржуазным влиянием, которому поддался даже он, потомственный пролетарий. Все больше распаляясь в самобичевании, он кончил тем, что потребовал для себя, представителя рабочей династии, самого сурового наказания и обещал «больше никогда не выпускать из рук знамя партии». Как ни странно, у собрания эта «исповедь» сочувствия не вызвала. В зале царила настороженная тишина. Тогда заместитель секретаря взял слово и решительно заявил, что там, где идет открытая полемика, нет речи о взысканиях, а вывод надо сделать такой: необходимо глубже изучать теорию марксизма-ленинизма, ибо имеется еще немало пробелов в нашей идеологической, теоретической и политической подготовке.

Однако секретарь, подводя итоги обсуждения, особо отметил «истинно пролетарскую самокритичную позицию товарища Павла Космы» и поддержал предложение своего заместителя обойтись в данном случае без взысканий.

В тот памятный вечер Штефан не вернулся в общежитие — ему было противно находиться в одной комнате с Павлом. Остался у Дана, и они проговорили до самого рассвета. Как выяснилось позже, Косма тоже не пришел ночевать в общежитие…

Намек на этот давний случай только еще больше распалил Павла.

— И до каких пор вы будете попрекать меня той историей? Это удар ниже пояса. Кстати, вы и тогда были не правы. А для меня партийная дисциплина прежде всего. Да-а… Похоже, я зря разоряюсь: свой приговор вы уже вынесли. Что ж, на здоровье!

Он встал, внезапно побледнел и, сощурив глаза, добавил:

— Никогда бы не поверил, что вы способны на такую низкую зависть!

Изумление их было настолько искренне, что Павлу стало стыдно, но он не сдался. Ушел не попрощавшись, в бессильной ненависти плотно сжав тонкие губы. Штефан и Дан остались вдвоем. Первым не выдержал мучительного молчания Дан.

— Ну и что ты об этом думаешь, Штефан?

— Что думаю? У меня такое ощущение, будто я присутствовал на похоронах. Что безвозвратно потерял дорогого и близкого мне человека. Или мы плохо знали его. Ведь Павел Косма не мыслит себя где-нибудь в серединке, не говоря уж о галерке. Он сызмальства сидел только в первом ряду. Что он тщеславен, я знал давно, но чтобы настолько, до помутнения мозгов!..

— Похоже, он действительно уверен, что на административной работе сможет наиболее полно проявить себя. В таком случае честолюбие здесь ни при чем.

— Не знаю… Во всяком случае, сегодня он высказал нам все без обиняков. А дальше покажет сама жизнь.

— А мы? Будем ждать сложа руки?

— Я этого не говорил. Но ты же видишь, он сейчас словно норовистая лошадь, сбежавшая из загона, никого к себе не подпускает. Попробуй обуздай.

Если они еще и разговаривали с Космой, то исключительно по делам службы, да и то лишь тогда, когда без этого просто нельзя было обойтись. И что удивительно: Испас и Попэ тоже стали встречаться реже. Мушкетерская тройка распалась. Вскоре Дан был послан сначала в Крайову, потом в Бухарест, где долгое время занимался исследованиями в области моторостроения. Опубликовал несколько работ, которые заинтересовали ученых и инженеров и вызвали поток дискуссий.

В отношении Штефана предсказание Космы тоже сбылось: он вскоре стал инструктором экономического отдела — сначала в муниципальном комитете партии, а затем в уездном. С напряженным ритмом партийной работы освоиться ему было нелегко. Все оказалось совсем не таким, как Штефан представлял себе раньше. Решения надо было принимать оперативно, то и дело возникали непредвиденные сложности, очередные вопросы выстраивались в длинные цепи, завязывались в сложные узлы экономических, социальных и человеческих проблем. И не дай бог что-нибудь при этом упустить. Штефан возвращался домой поздно вечером, вечно недовольный собой, неудовлетворенный сделанным за день. Не давала покоя мысль, что он незаметно утрачивает профессиональную квалификацию, приобретенную с таким трудом. А ведь он неплохой инженер, способный приносить реальную пользу.

Когда первым секретарем стал Виктор Догару, Штефан записался на прием. На одном дыхании выложил все, что его угнетало. Он еще ничего не знал о новом «первом», но с самого начала, когда особенно трудно найти нужные слова, Штефан вдруг почувствовал, что его слушают. Догару не перебивал, не поглядывал на часы, не барабанил пальцами по столу — подперев голову, внимательно смотрел на собеседника. «Ох и разделает же он меня под орех», — вдруг пронеслось в голове у Штефана. Но когда он умолк, «первый» глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и серьезно сказал:

— Я тебя понимаю. Тоска по родному заводу — через это довелось пройти и мне. До сих пор еще тоскую по своей шахте. Ничего, со временем привыкнешь. Ты очень точно уловил присущую нашей работе опасность пустого краснобайства, бюрократизма. Мы любим рассуждать о проверке теории практикой, а на деле частенько сами не прочь спрятаться за громкой фразой, отвернуться от немого, но убедительного языка фактов. Что я могу сказать? По призванию ты инженер. Но хороших инженеров у нас уже немало и скоро будет еще больше. А вот с партийным активом дела обстоят по-другому. В работе с людьми, дорогой мой товарищ, точность нужна инженерная. А какие масштабы! Ответственность какая! И выдерживают далеко не все: одни дряхлеют морально, другие выдыхаются, кое-кто деградирует, вкусив власти. К сожалению, есть еще в партаппарате люди случайные. Да ведь ты-то не из них. Иначе ты бы так не мучился. Честно скажу, много еще проблем предстоит нам решить. Величие задач, стоящих перед нами, обязывает каждого партийного работника стать настоящим профессионалом в своей области. И ты брось эту «ностальгию», засучивай рукава. Легких успехов и спокойной жизни не обещаю. Но, как я понимаю, ты их и не ищешь…