Николае Морару - Короткое замыкание

— Папуля, слышишь? Что-то случилось.

Догару набросил на плечи халат и вышел в коридор. Горели все светильники. Сестры суматошно бегали взад-вперед. Наспех одетый Павел Косма метался между ними, взывая умоляющим голосом:

— Ну сделайте что-нибудь… Она умирает…

Глаза его были полны отчаяния и безутешной боли. Догару подбежал к нему.

— Что происходит?

— Врач говорит, преждевременные роды. Но у них ни одной акушерки. Телефон не работает. «Скорой» тоже нет. А я дорогу не знаю.

— Быстро ключи от машины!

Как был, в халате, он сел за руль и помчался по лесной дороге, разрезая тьму ослепительным светом фар. Через полчаса он вернулся в санаторий с акушером из Олэнешти, которого вытащил прямо из постели.

— Придет и «скорая» со всем необходимым. В случае надобности ее перевезут в больницу Рымнику-Вылчи.

К утру Ольге стало хуже, время от времени она теряла сознание. Врачи беспомощно суетились. Косма сидел в холле, подперев голову руками и уже ничего не соображая. Догару не отходил от телефона. Наконец ему дали связь с Бухарестом. Он попросил Михая, секретаря Центрального Комитета. На работе его, конечно, уже не застали. Догару уговорил телефонистку позвонить домой. Михай ответил сонным голосом, но ситуацию оценил мгновенно:

— Хорошо. Ждите. Пришлем вертолет.

Через два часа винтокрылая машина приземлилась на площадке перед санаторием. Ольгу быстро перенесли на борт. Косма был рядом. Он горячо пожал Догару руку. Но тот отвел его в сторону.

— Послушай, Павел Косма. Может быть, когда-нибудь я прощу тебе то, что ты сделал Виктору Пэкурару. Но запомни: на тебя свалилось огромное счастье, которого ты не заслуживаешь. Ольга — это человек, перед которым нужно преклоняться. Знай, если ты когда-нибудь причинишь ей зло, прощения не жди. Испепелю. Я это тебе сейчас говорю, у этого вертолета. Желаю ей удачных родов, славного ребенка. Заботься о них обоих. И никогда не забывай, скольких людей ты сделал несчастными!

Косма слушал напряженно, лицо у него было суровое, изможденное. Когда Догару замолчал и протянул руку, он стиснул ее в своих ладонях и хрипло прошептал:

— Даю вам слово!

Было самое начало июня. День кончался, и небо в лучах заката переливалось то пурпурными, то красными, то оранжевыми отсветами. На темно-синем фоне горизонта солнце казалось огромным спелым персиком. Тени от деревьев становились все длиннее, здания обретали причудливые, сказочные очертания — даже неказистые домишки городской окраины.

Штефан и Санда стояли, зачарованные великолепием открывшегося перед ними вида. Дальний склон, сплошь заросший вековыми елями, был густого и ровного сине-зеленого цвета, а ближний завораживал переливами того же неповторимого цвета — от прозрачности морского прибоя до сизого глянца спелой сливы… В это мгновение солнце коснулось горизонта, и все: небо, лес, дома, горные тропки — поглотила сиреневая тень.

Белый домик деда Панделе, едва проглядывавший сквозь буйные заросли плодовых деревьев, тоже стал сиреневым. Даже в стеклах окон играли отблески загадочного, холодного и такого пленительного лилового царства. А солнце на горизонте так неотвратимо, так обреченно погружалось в бездну, что невольно рождались мысли о неизбежном конце всего живого. Солнце боролось, как отважный воин, который знает, что надежды нет, но сражается до конца. Вот уже только осколок остался от кровоточащего диска. Потом исчез и он. А вместе с ним растаяло сиреневое царство. На город опустился ночной мрак.

Санда стояла, прижавшись к плечу Штефана. Когда темнота окутала улицу, она воскликнула:

— Какое чудо!.. И вместе с тем как страшно. Будто жизнь человеческая угасает.

Штефан обнял ее за плечи.

— Нет, Санда. Солнце завтра на заре взойдет снова, а человек уходит навсегда.

— А мне иногда кажется, что это не так, — задумчиво сказала Санда. — Все зависит от того, что оставишь после себя. У одних есть дети, которые продолжают жить делами, мечтами и надеждами родителей, а другие живут в нашей памяти тем добром, которое они делали для людей. Вот как дядюшка Виктор.

— Да-а, прошел год, а он для нас как живой. Точно, сегодня ровно год, а я-то думаю: почему дед Панделе пригласил нас именно сегодня?

— Он действительно отмечает эту годовщину. На заводе было бы официально, не то что здесь, среди самых преданных его друзей и учеников. Жаль, что Ралуки не будет. Я ее видела две недели назад — она приезжала сдавать документы в политехнический. Странная она какая-то… Мы долго разговаривали. Но я потом расскажу. Зато Ликэ здесь, мне кажется, он приехал насовсем, решил вернуться на «Энергию».

И Санда, привычно подхватив Штефана под руку, увлекла его к дому. Дед Панделе встречал гостей у калитки. В черном пиджаке и белой рубашке с галстуком он казался строже и старше. Во всем его облике чувствовалась скорбная торжественность.

Просторный дом был полон людей. На почетном месте восседал главный инженер Овидиу Наста, старейшина заводского коллектива. У Кристи, Станчу, Мани и Василиу пылали щеки: видно было, что они уже помянули покойного, не дожидаясь прибытия «руководящего звена». Дан Испас оживленно беседовал с Ликэ Барбэлатэ, который очень возмужал за это время. Даже веснушки поредели на его улыбчивом лице. Только по-прежнему сыпал он шутками и анекдотами — казалось, он просто нашпигован ими.

— Итак, все в сборе, — объявил, волнуясь, дед Панделе. — Прошу вас, дорогие гости, в сад, попробуем, что приготовили нам мои заботливые соседушки.

Над длинным столом низко свисали ветви деревьев, украшенные разноцветными лампочками. Панделе поднялся и без единого слова пролил из бокала несколько рубиновых капель на землю. В полном молчании за ним последовали остальные. Не было никаких речей, лишь Овидиу Наста прочел вслух статью о Пэкурару, напечатанную в «Фэклии». А потом сказал:

— Вот так, друзья мои. У нас есть завещание Пэкурару: не сдаваться. Мы отдали ему последние почести, мы и дальше будем чтить его память всеми своими делами. Давайте же считать, что он здесь, вместе с нами. Поднимем бокалы за жизнь, за будущее «Энергии» и ее коллектива…

В полночь появилось жаркое и бутылки с «Медвежьей кровью». Чокаясь со всеми, Дан Испас говорил:

— Есть у меня мысль пустить слух по стране, что в два новых цеха мы принимаем в первую очередь наших старых работников, которые по тем или иным причинам покинули нас. У кого корни здесь остались, надо пользоваться моментом. Что скажешь, Ликэ?..

Несмотря на позднее время, никому не хотелось уходить. Мужчины спорили, забыв о красовавшемся на столе огромном торте. И там, где страсти кипели всего жарче, был, естественно, Ион Сава. Он упрекал Аристиде Станчу, что они работают слишком медленно и вынуждают токарный складировать продукцию. Станчу защищался как мог.