Зорайр Халафян - Год, Год, Год…

Антик вздохнула и посмотрела на деда. «У Артуша буду жить. Не уживемся — вернусь, одна заживу, работать буду, за садом ходить, летом дети приезжать будут…» Ее радость была Маргуша — красивая, скромница, совестливая. Врач. И муж хороший, добрый, с уважением, Антик мамой называл. Летом они обязательно, хотя бы на несколько дней, приезжали погостить. Но Маргуша со своей городской культурой, чистотой и привычками была уже далекой, недосягаемой и даже чужой какой-то. Антик стеснялась ее, особенно мужа ее стеснялась. Радовалась, что они счастливы вдалеке.

…Стефан уезжал. И она не могла в себе разобраться, не знала, хоть плачь, как тут быть. Было что-то сильное в мире, что запрещало ей уйти с ним, бросить дом. Но и себя было жалко, и хотелось жизни легкой, другой…

Дед проснулся, хотел было с места подняться, не смог. Антик подошла, подала ему руку.

— Ты, Антик? Рано вернулась…

— Бригадир отпустил.

— Косите или пашете?

— Косим.

— Весной разве косят?

Антик улыбнулась.

— Не весна, дед, осень уже. Идем в дом, на тахту ляжешь, что это ты на холодном камне сидишь, вставай, простынешь…

Обычно дед на старое к стене приставленное седло садился, но куры запачкали седло, и деду противен был запах, идущий от него.

— Хорошо мне, говорю, слышишь? Стефан мне лекарство дал, помогло… Зрение подводит, а так силы есть, не зрение если бы, пошел бы с вами поле косить. А что!..

И как-то молодо зашагал к дому дед и по дороге проворно огрел по морде замешкавшегося поросенка.

Больные рассказывали Стефану про Артуша — помог деду, новый сад заложили большой, изгородь починили, крышу. Поехал куда-то, через два дня приехал на грузовике, доверху груженном сосновыми досками. Мебель мастерит, и не как попало — добротно; на совесть работает, сначала для дома делал, люди пришли, поглядели, понравилось — стали и себе заказывать.

В воскресенье Стефан купил в магазине бутылку коньяку, рыбных консервов, килограмм конфет. Мать из города фиников прислала — завернул в бумагу большой кусок этих самых фиников, взял все и вышел, как стемнело, из дому.

Он чувствовал неловкость, даже страх затаенный, не мальчик уже — взрослый мужчина Артуш. «Что, парень, приехал и не скажешь — на свете дядя Стефан есть, а?» — с этими словами можно и войти, что ж…

Первая ему навстречу Цовик попалась. Давно уже он у них не бывал. Цовик обрадовалась.

— Дядя Стефан, к нам идешь?

А он уже возле их порога, к ним, к кому же еще. Стефан рассмеялся:

— К вам, конечно, куда еще…

— Что принес, что у тебя там, дядя Стефан? Еда или одежда?…

А он уже прислушивался к голосу Артуша:

— …Газет, значит, не читаете и не получаете?

— Нет, — отвечал Васил, — радио вон слушаем, не все равно?…

— Добрый вечер… Что, парень, приехал и не скажешь — на свете дядя Стефан есть… Забыл старых знакомых…

Стефан с Артушем поглядели друг другу в глаза.

— Ну, рассказывай, как дела?…

Артуш усмехнулся, отвернулся к окну.

— Дела как дела, мертвые умерли, живые живут, каждому свое.

Стефан сказал, что все Артуша хвалят, хороший мастер, говорят. Артуш не отвечал, слушал он Стефана или нет — не понять было.

— Сад надумал новый сажать, дядя Васил?

«Ну что, что я вам сделал, не желают разговаривать. Не надо было приходить, для чего я пришел сюда…»

— Саженец воткнул в землю, сверху той же землей присыпал — вот тебе и сад. — И Васил, забыв про неприязнь, пошел рассказывать про сад, про то, что задумал сделать в саду, по хозяйству.

А Стефану все хотелось вставить, рассказать, как он в городе встретил Маргушу, как привел ее домой к себе — Маргуша теперь часто у его матери бывает, в гости приходит. Василу он уже рассказывал это, и теперь вот хотелось повторить все Артушу, чтобы тот отошел немного, потеплел…

— На кольцевой сошел я с трамвая, возле медицинского института, смотрю — Маргуша с подругами, в белом халате…

Артуш сидел, не двигаясь, сложив на столе кулаки, смотрел на Стефана исподлобья.

— Ступай туда, откуда пришел. — И казалось, Артуш даже губ не разжал.

Тревожное молчание повисло в воздухе, и от молчания этого невозможно стало дышать Стефану. Стыд захлестнул его всего, и со страхом посмотрел он на Артуша-взрослого… Девять-десять лет было Артушу. Он попросил у Стефана мячик из города привезти. Стефан все просьбы детей выполнил, оставалась эта одна. Все знакомые знали, что Стефану нужен большой детский мяч. И только в последний день, за полчаса до отъезда, кто-то сказал ему, что в детском магазине на центральной улице получены мячи. И чемоданы уже были упакованы, набиты, как всегда, до отказа, и на поезд можно было прекрасно опоздать; он выскочил на улицу, схватил такси. В магазине перерыв был. Он постучал монеткой по стеклу, попросил открыть. Продавщица в глубине магазина покачала головой. Подошел таксист, стали вдвоем барабанить в дверь — продавщице надоело… А на вокзале на станции отъезжающие пытались взять приступом общий вагон, давка стояла неимоверная, над головами мелькали ящики, чемоданы, корзины, пуговицы у пальто сами расстегивались, лица потные, толкотня, и он, Стефан, с двумя чемоданами и мячом. Возле самого вагона, у дверей самых мяч выскользнул из рук. Стефан нагнулся, его тут же оттеснили. Он нагнулся и увидел на земле между ногами чудесный, великолепный, большой резиновый мяч и — крепкий был, молодой — того толкнул, этого, дорогу себе пробил, смешной человек, с большим, вымазанным в грязи детским мячом, пальто нараспашку…

— Не уходи, дядя Стефан, — удивленно попросила Цовик, — куда ты…

Брат оборвал ее:

— Ославил на все село…

Стукнула дверь, в дверях показалась Антик с кувшином. Опустила кувшин на землю, вода в кувшине курлыкнула. Антик посмотрела на Артуша, на Стефана.

— Уходи, — сказал Артуш.

Стефан кивнул, пошел к двери. Глаза его встретились с глазами Антик: «Для чего было тебе приходить сюда, несчастный человек?» Антик. Стефан и ей кивнул, вышел…

Ночь была на улице, темно и скользко было идти. В небе, далеко, послышался крик птицы. Высоко над селом, одиноко расправив крылья, летел ворон. И было непонятно и не верилось, что в необъятном и темном этом пространстве он видит перед собой цель и знает, куда летит…

Мать и сын стояли со всеми вместе, лицом к амвону. В полутьме церкви лучисто помаргивали тоненькие свечечки, звенела и дымилась кадильница. С обреченностью приговоренных меланхолически пели хористы, и взгляд человеческий невольно обращался к небу. Мать перекрестилась.

— Аминь, — простонали верующие.

Мать шагнула вперед, взволнованная и счастливая. Вчера, перед сном, свет уже был потушен, мать пожаловалась:

— Сколько лет не была в Эчмиадзине. Возьми меня туда. Завтра, — попросила. И вот Стефан, огромный, высоченный, стоит в толпе, рядом мать, маленькая, головой до плеча его еле достает…