Зорайр Халафян - Год, Год, Год…

— Забыли ребенку пеленки прихватить, не взяли ребенку-то одежки, — сказал Саак. — Кто же знал, что он по дороге родится?

— Как она, не давайте ей заснуть.

— Не спит, нет. Очень здоровый ребенок. Никогда бы не подумал, что Айкуш такого здорового ребенка родит. Да еще мальчика.

«Мальчик, девочка», — поразилась Нора.

— Доктор, можешь газ убавить? Нажми, надави, вон там, видишь?…

Все это время мотор работал на больших оборотах. Нора знала, что так нельзя. Дверца в кабину была открыта. Нора, не забираясь в кабину, нажала на ручной акселератор: Мотор заработал тише, притих. «Что бы мне еще сделать», — подумала она, снова подходя к фургону и заглядывая внутрь.

— Ну, теперь ты поднимайся, а я спущусь, — сказал Саак. Голос его звучал мягко, мирно, как работа мотора, которая чуть заметно сотрясала машину.

Нора приподняла край одеяла. Младенец, ловко спеленатый, был положен рядом с матерью. Мать повернула к Норе лицо, слабо улыбнулась. Слезы брызнули из глаз Норы. Подняла руку женщины, поцеловала.

— Сейчас поедем тихонечко, — сказала. — До райцентра рукой подать. Домой нельзя — далеко.

— Ничего, — сказала женщина.

— Мальчика, видишь, родила.

Женщина слабо улыбнулась: «Не все равно?»

Фары были выключены, мотор тоже. Нора высунула голову из машины. От речки доносились пофыркивания. Темно было, не разглядеть ничего.

— А-а-аф-ф-фу-у… а-а-аф-ф-фу-у… — В холодной ночной речке Саак с шумом купался.

Вернулся с мокрой головой, зубы стучат, волосы прилипли к голове, огромный безобразный пос кажется еще безобразнее.

— Не холодно, Саак? — засмеялась Нора. — В такой воде…

— Да я ведь очень здоровый человек. — Поглядел на небо. — Светает, — сказал. — Ну, поехали потихоньку.

И они двинулись потихоньку. «Пассажиров стало трое, — снова сам с собой заговорил Саак, — доберемся до места, первым делом горячего чаю попьем. И тут же обратно, а то, не дай бог, увидит кто-нибудь машину в таком виде, на всю жизнь позор…»

В больнице, когда разворачивали пакет с младенцем, седая акушерка заулыбалась довольно.

— Молодец, — сказала она Норе. — Я и то не смогла бы так пупок завязать. Замечательно.

Когда Нора вышла во двор, Саак с приятелями-водителями пил чай. Оставив стакан, бегом подбежал к Норе. Натянул шапку:

— Поехали. Ну, счастливо, ребята.

Та же дорога днем. И ничего грустного, ничего печального и страшного в ней. Все так ясно и легко при дневном свете.

Возле маленькой речушки Саак остановил машину, налил в радиатор воды. Нора тоже вышла из машины, умылась холодной водой. Глаза сами закрывались. Быстрая, осенняя речушка. На дне — листья.

Она выпрямилась, посмотрела кругом, редкие деревья в разноцветных листьях, вол пасется неподалеку, слышен шелест сжевываемой травы. Лошадь, мотая головой, прошла рядом с волом, остановилась, загляделась на вола.

«Кто ты есть и на что пригоден?» — заметив ее, сказал вол.

«Я лошадь, мой хозяин меня седлает красивым седлом и сам садится в седло, всадником становится. А ты кто?»

«Я благосостояние всей земли, — сказал вол, — я работаю, я гну спину и мучаюсь, и устаю, а ты и твой хозяин дармоеды, пользуетесь всем этим. Если я не стану трудиться, ты и твой хозяин подохнете, протянете ножки, умрете, понял? Поэтому ты не будь неблагодарной дрянью».

Так сказал вол, а может быть, он сказал и что-нибудь другое, более значительное и разумное, как знать.

Вол и лошадь поглядели с минуту друг на друга. Потом лошадь, тряхнув головой, пошла себе дальше.

Нора с симпатией поглядела на вола, который продолжал есть траву. «Конечно, — думала Нора, направляясь к машине, — обидно, когда на тебя смотрят свысока. На тебя смотрят свысока, а ты знаешь свою силу. А самое главное ведь — это когда сам про себя все знаешь».

Машина укачивала, глаза сами закрывались.

«На улицах сейчас полно народу в городе… Две ночи не сплю уже. Неужели две ночи так много, Микаэл?…» — Голова ее отяжелела, очутилась у Саака на плече.

«Уснула, — сказал себе Саак, — сколько дней уже на ногах, пусть поспит… поеду на сорока, а ей небось кажется, она у себя дома, в постели спит… Совсем еще девочка… Ай-яй, разве это дорога, какая это дорога, не то что машина, танк не выдержит такой дороги, тише, тише, тише…»

Сверкающие горны трубили. Улица звенела вся. Юные гимнасты вытянулись в струнку, прямее, еще прямее, как можно прямее. Прошла шеренга девушек в голубых спортивных нарядах. Инструкторы отвели девушек в сторонку, выстроили снова по своему разумению. Снова протрубили горны. Подростки в белых формах, дурачась, пробежали по свободной части улицы. Инструкторы перехватили и этих, выстроили на свой лад.

— Смир-р-рно-о-о…

Голос прошел сквозь толщу толпы, сквозь духовой оркестр, горны и трубы, отдалился, замер, исчез. В репродукторах взорвался, загремел «Армянский марш». Заключающие ряды гимнастов одновременно подняли ногу — левую, правую, снова левую… Пошли.

Милиционеры покинули посты. Людское множество хлынуло, запрудило улицу Амиряна, потекло к площади. Со свернутыми знаменами продирались сквозь эту толпу те, что уже побывали на площади и теперь возвращались, шли по домам.

Асфальт был весь покрыт лоскутками от лопнувших шариков, обломками древков, подсолнечной шелухой, разноцветными бумажками. В небо, уменьшаясь, уходили последние шарики.

Врач вернулся домой с намотанной на палец ниткой от голубого шарика. С этим шариком прошел он сквозь тысячу людей по улице Туманяна, спустился по Абовяна, дошел до площади и по Амиряна вернулся домой. Тысячи людей увидел он, и ни одного знакомого среди них. Ни один знакомый человек ему не повстречался. Он вернулся домой, не проронив за день ни слова. С кем было говорить?

Он открутил нитку, приладил ее к лампе. Потом положил две подушки одну на другую и лег на тахте.

На следующий день он пошел туда, где должно было по его предположению быть много пароду. Он любил затеряться в толпе. Любил, чтобы кругом много народу было. Пошел в городской сад. Старики. Опять они. Играли. «Искямбил, — усмехнулся мысленно он, — десять саи… Чтоб вас!..» Он спустился по улице, свернул, стал спускаться по проспекту, потом свернул еще раз, направо. Людской поток с пакетами, со свертками, корзинами, посудой, со скарбом и всякой снедью направлялся на берег Раздана праздновать свободный день.

В тоннеле было темно, горели редкие желтые лампочки. Иногда где-то совсем рядом разрывались голоса автомобилей. В конце тоннеля виднелся синеватый свет дня. Холодная капля капнула на затылок. Он вобрал голову в плечи, быстро прошел это место. Тоннель кончился, он выбрался на свет. Руки в карманах, пошел с людьми вместе, в том же направлении, на их праздник, туда, где должно было быть веселье…