Йото Крыстев - Зерна гранита

«Если бы все женщины США могли внезапно превратиться в мужчин, предприниматели вынуждены были бы заплатить за их труд на 10 миллиардов долларов больше, чем платят сейчас».

Когда мы подошли к кварталу, Росальба замолчала. Я заметил, как она напряглась. Глаза ее увлажнились. Позже я понял, как мало ее знаю. Росальба никогда ни слова не говорила о себе. Я и не подозревал, что эта веселая и нежная женщина была надежной защитой бедных и одно только упоминание ее имени вселяло в сомосовцев ужас. Несколько дней назад я спросил ее, знает ли она героиню, о которой люди рассказывают легенды. В кварталах Манагуа женщины не спорят об эмансипации, а просто опрашивают мужчин: «Кто из вас смелее Росальбы?»

Тогда она покраснела, но, быстро овладев собой, попыталась мне внушить:

— Это собирательный образ никарагуанской женщины-героини. Это все мои боевые подруги. А их так много!

Позже я понял, что женщина-легенда, которая в одиночку выходила против вооруженной до зубов сомосовской роты, которая в течение одного дня могла преображаться и в мужчину, и в ребенка, и в обездоленную женщину, и в красивую светскую даму, которая и мысли не допускала, что можно не выполнить поручения, и была Росальба. Сомосовцы ее искали в каждой женщине. И многих они убили только за то, что те носили такое имя.

Эта Росальба сидела рядом со мной в машине, медленно прокладывавшей путь между стайками детей, и через открытое окошко ласкала их стриженые головы. А они хором кричали:

— Росальба, Росальба!..

— Вы из этого квартала? — тихо спросил я.

— Нет, я из Леона.

— А откуда вас знают даже дети?

— Это не просто дети. Это мои боевые друзья. Присмотритесь к ним. С этими бойцами мы воевали против врага.

Машина остановилась. Ребята бросились к нам, окружили. Каждый из них хотел приблизиться к Росальбе. А я, нахмурившись, рассматривал бараки, окружавшие нас. Она заметила это.

— Каждый из этих бараков во время революции был нашей крепостью.

Росальба привлекла к себе черненького мальчика лет восьми. Глаза его радостно засияли. Она погладила его по кудрявым волосам.

— Фредерико стоял на посту, когда мы обсуждали план боевых действий.

Ребенок гордо выпятил грудь.

— Я был не один. Вместе со своей собакой стоял и охранял вас от сомосовцев, — сказал он.

— А если бы они тебя схватили и стали пытать, что бы ты делал? — спросил я его.

— Молчал бы, как Росальба. — И он по-детски прижался к ней.

Прежде чем научиться читать, эти дети узнали цену жизни. И никто не может их запугать.

Вместе с большой и шумной ватагой ребят мы пересекли канал — памятник глупости Сомосы, — отводящий нечистоты всего города в озеро Манагуа. Одно из красивейших озер из-за этого канала превратилось в вонючую городскую клоаку.

До самого канала шли следы пятивековой давности. Следы детей, взрослых и животных отпечатались в застывшей лаве вулкана. В них отразились страх, быстрые движения и ужас, который испытывали бегущие люди и животные. Но куда они бежали? Где могли найти спасение от огня? Кто они были?

— Что говорят об этом ученые? — спросил я у Педро, который одновременно был и охранником и экскурсоводом.

— Сразу же после революции ученые занялись этим. Пока ничего конкретно не известно. Из преданий знаю, что в этих местах жило несколько племен. Самое большое называлось никарус. Люди были маленькие, слабые, но выносливые. Жили еще и уанчесы, мискитосы, москосы, самбосы, рамосы. Предполагается, что в этих местах жили и акагуалинки. Поэтому квартал и носит их имя.

— А из какого вулкана эта лава?

— Каждое озеро является кратером бывшего вулкана. А здесь озер, как видите, не так уж мало.

Долго я стоял, всматриваясь в следы, которые переплелись между собою, и невольно время от времени бросал свой взгляд на Момотомбо, потонувший в молочной вуали.

— А сейчас попробуем расплескать воду в чаше! — предложила Росальба.

Машина понесла нас к одной из горловин, из которой, может быть, вышла огненная лава, запечатлевшая следы наших предшественников.

МАСАЯ. Город расположен недалеко от Манагуа и насчитывает около 34 тысяч жителей. Это центр района, густо населенного индейцами. В обычаях местных жителей сильно заметно влияние индейской культуры. Вблизи города находится живописное озеро Масая, которое лежит у подножия вулканов Сантьяго и Масая. Кроме широко известного базара город славится плантациями кофе и табака.

В окружном комитете СФНО нас встретили Мигель Бальдумоа и Хавиер Монкада, молодые, энергичные люди, жаждущие все познать как можно быстрее. Поэтому вместо того чтобы начать рассказывать мне о городе и своих проблемах, они стали расспрашивать меня о жизни Болгарии в первые дни, месяцы и годы непосредственно после социалистической революции 9 сентября 1944 года.

На одном из диванов, стоящих перед комнатой, в которой мы разговаривали, я заметил дремлющего вооруженного юношу. Во сне он улыбался. Губы его слегка шевелились, усы тоже. Наверное, я долго на него смотрел, потому что Мигель наклонился ко мне и прошептал:

— Дома неделями не бываем. Здесь едим, здесь и спим. А вот уже несколько дней и ночей враг не дает нам покоя — появляется там, где мы его не ожидаем. Мы постоянно в боевой готовности. Такие дела, брат! Революция…

Говорил он об этом без сожаления, это было видно по его улыбке. В ней даже читалась гордость. Я с интересом посмотрел на него — крепкий, здоровый. Его жилистые рабочие руки тяжело лежали на столе. За всю свою короткую жизнь они держали только молот и ружье. Для них непривычны ручка и белые листы бумаги. Поэтому на стенке кроме портрета Че Гевары висят кузнечный молот и винтовка. Видимо, их ему подарили заводские друзья, которых связывает с ним общая борьба за созидание нового общества.

Зазвонил телефон. Мигель поднял трубку и, услышав голос, встал.

— Кто тебя не пускает? Я не музейный экспонат, на который люди могут смотреть в определенные бюрократами часы. Заходи!.. Как?.. Передай им, что я тебя жду… — Повесив трубку, он объяснил: — Представьте себе, моему боевому другу, который не раз спасал мне жизнь, вынося из огня, сказали, что он не может войти, потому что у меня сейчас деловой разговор. Мы же ни о каких секретах не говорим. Перед революцией все равны…

— Но революция сильна тогда, когда есть дисциплина, — прервал я его. — Она побеждает дисциплиной. Иначе будет анархия.

— Да, вы правы, — согласился Мигель.

Он рассказал мне о своем самом близком друге Гуи Рурге из Матагальпы. Если бы Гуи был жив, ему исполнилось бы девятнадцать лет. Это был человек исключительной любознательности, отзывчивости и честности. И естественно, он сразу же оказался в рядах СФНО. Работал в бедных кварталах Матагальпы. Заботился не только о политическом росте людей, но и о пропитании, о здоровье детей. Всюду был желанным гостем, советником и другом. В 1978 году он стал одним из главных руководителей сандинистского движения в городе. Его бедный дом превратился в типографию и боевой штаб. Несколько месяцев сомосовская полиция выслеживала его. Для нее Гуи был самым опасным врагом. Неоднократно его пытались арестовать, но не удавалось. Народ был его верным хранителем. Ночью 30 марта 1979 года, когда Гуи нес партизанам медикаменты, полицейские окружили его и схватили. В полицейских застенках его подвергли нечеловеческим пыткам, на какие только были способны изверги. Но узнали они от него только то, что он член СФНО и гордится этим.