Татьяна Беспалова - Похищение Европы

— Женский алкоголизм неизлечим, — внезапно сказал он на хорошем английском языке. — Что он говорит? — рявкнула София. — Ты пила? — улыбнулся Теодор, оборачиваясь к ней.

В свете раннего утра черты лица девчонки были хорошо различимы. Глаза её были распахнуты, зрачки расширены так, что радужки не видать.

— Махнула пятьдесят грамм. Там у дедушки было. А по другому-то как? Нахватаешь заразы от этих бродяг!

Они уже стояли по разные стороны рва. Колючая проволока в этом месте провисла, пограничные столбы покосились, зато ров содержался в полной исправности, не осыпался, не заполнился мусором.

Мальчишка на руках пуштуна заворочался, приоткрыл голубые глазенки.

— Твоему сердцу не чуждо милосердие. Забери ребёнка! — внезапно попросил пуштун.

— Мы не усыновляем врагов, — ответила София. Она сняла винтовку с плеча и направила дуло в сторону мужчины. Тот не шелохнулся, даже не сморгнул. Молниеносным движением заправского факира он извлёк из рукава узкое обоюдоострое лезвие. Чуть короче предплечья взрослого мужчины, оно походило и на гигантскую иглу и на штык одновременно. Полированный металл блеснул. — Мы облажались, — выдохнул Теодор. — Это чудо, что он никого не заколол.

— На каком из человеческих языков следует разговаривать с заклятыми врагами? — сказала София. — На английском? Нет! Я буду говорить с тобой на языке моей матери. На русском языке! Я ненавижу американцев и всё американское. Ненавижу Евросоюз…

— Я тоже, — отозвался из-за рва пуштун. Теодор едва не свалился в ров.

— Заберите ребёнка. Милосердие! Мальчик болен. Уже вторую неделю сам ем дрянь и его кормлю дрянью. Но он слишком мал, чтобы питаться разогретой на костре пищей гяуров.

Теодор ухватился за ствол винтовки Софии и с усилием опустил его к низу. Не приведи Господь, выстрелит!

— Он знает слово «дрянь»! — кипела София. — Он знает русский язык!

— Ты знаешь русский язык? — спросил Теодор. — Так чисто говоришь! Ты из России? Узбек? Учился там?

Он примерился уже перескочить ров — нарушить государственную границу с Турцией. Может получиться скандал, но это вряд ли. Его жена родилась в приграничной полосе. Случись чего — сумеет отговориться.

— Я знаю языки дари и пушту. Также умею писать и читать. На языке американцев и жителей острова могу прочитать статью в сети и разговаривать. На вашем языке могу только говорить.

— Ишь, ты! Полиглот! — усмехнулась София.

— Там, в Сирии моим братом стал русский человек, — терпеливо пояснял пуштун. — Русский принял нашу веру. Я полюбил его. На короткое время он стал моей семьей. Сначала его звали Алёша, а потом он стал Ибрагим Абдула. Сейчас я вам сказал правду. В обмен на это заберите мальчика. Он из хорошей семьи. От него вам не будет вреда. Мне надо избавиться от него, иначе — обоим смерть.

Пуштун говорил, а сам внимательно разглядывал крупный золотой крест у Теодора на груди. Черные глаза его были подобны адским ямам, в которые можно падать бесконечно. Теодору захотелось прикрыть распятие рукой. Так прикрывал от любопытных глаз мальчик-дикарь талисман на своей груди.

— Ты убивал христиан?

— Зачем ты разговариваешь с ним? — снова вмешалась София. — Для него мы — гяуры. А гяурам можно лгать!

— Подожди! До сих пор он не лгал нам, — Теодор всё ещё придерживал винтовку Софии за ствол. — Это твой сын?

— Нет! Я спас его в Халебе. Не даром…. Не бесплатно…

— Не бескорыстно? — подсказал Теодор. — Тебе заплатили за это его родители?

— Не так! — пуштун не терял хладнокровия. — Мальчик болен, но я давал ему таблетки… нашел… достал… добыл…

— Украл, — подсказала София.

— У меня там давно, в горах Апушеллы тоже был сын, — невозмутимо продолжал пуштун. — Есть сын. Я заботился об этом мальчике, как о сыне, по которому тоскую…

Его голос потонул в рёве мотора. С холма катилась БМП пограничников. София выдернула ствол из ладони Теодора, поставила оружие на предохранитель и закинула его на плечо.

— Разрешение с собой? — тихо спросил Теодор.

— Нет, — рявкнула София, прежде чем пуститься наутёк.

— В гаремах саудовских шейхов светловолосые женщины ценятся на вес золота. Эта весит не менее шестидесяти килограмм, — задумчиво проговорил пушту.

— Она не продается, — усмехнулся Теодор.

— Она ничего и не стоит. Слишком злая.

Теодор молча смотрел, как он уходит вглубь турецкой земли. Опасный человек, озлобленный, упрямый. Не приведи Господь, если он добудет оружие.

Лена упаковала вещи. Пятнадцать евро Спаса — три мятые пятерки бросила на белоснежную скатерть. — Ай-йя! Гордая! Возьми деньги. От всей души сын дал.

— Не могу. Я отработала только неделю. Лучше танцевать в клубе, чем здесь бояться.

— Там столько не заработаешь, — дед окинул её бесцеремонным взглядом. — Тебе там столько не заплатят. — Пусть так. Всё лучше, чем здесь бояться.

Она подхватила сумки и направилась к выходу с кухни. Дед пошёл следом. Он вполне мог бы и обогнать её, и преградить дорогу, попытаться остановить силой, отобрать сумки, а он только шел следом и бурчал по-стариковски: — Дождалась бы девушек. Или Спаса… или такси что ли вызвать…

— Не стоит. Я всё узнала. До автобусной остановки полкилометра. Я поеду на автобусе.

— Только выйдя из ворот поверни налево по дороге. Направо — турецкая граница. — Я знаю.

— Не боишься?

Они уже достигли калитки и Лена остановилась. Надо же хоть как-то проститься. Старик и его сын хоть и не слишком добрые люди, но, движимые лучшими побуждениями, хотели как-то помочь. Лена поставила сумку на землю и обернулась к деду. Из-за ярко зеленеющих плодовых дерев, из-за ограды на неё пристально смотрели два печальных дедовых одра.

— Прощайте, дядя Иван. Я никогда так не боялась. Только пожив в вашем доме узнала, что такое настоящий страх. Я ненавижу этот лес…

— Ай-йя! Полно! — усы деда шевелились. Густые брови занавесили глаза. Невозможно догадаться, надсмехается он или грустит.

Она подхватила сумку и кинулась прочь со двора на дорогу.

Пустая автобусная остановка — заплеванная скамья под железобетонным козырьком. Рядом — куча старого мусора. Запыленные пластиковые пакеты пахнут плесенью и человеческими испражнениями. Расписания движения транспорта нет. Как же она доберётся до Средеца? Где станет ночевать? Кажется, в городишке должен быть автовокзал. В крайнем случае, она заночует там. Если повезет, и случится попутка до побережья — у неё ещё остается шанс вернуться в свой угол, к прежней домовладелице. Но если — нет…

Скамья под железобетонным козырьком слишком высока, сидеть на ней жестко. Ноги быстро затекли. Захотелось пройтись, и Лена вышла из-под козырька. Сразу за остановкой начинались заросли колючих кустов. Проклятый лес! Он слишком пустой и слишком шумный! Кто-то непрестанно копошится в высокой сухой траве. Голоса местных птах, похожие на детский плач, не приносят успокоения, а лишь ещё больше тревожат и без того беспокойное сердце. Ей вдруг вспомнился темнолицый мужчина с больным ребёнком на руках. Он просил её о помощи, но она… — Добрый вечер, — сказал кто-то совсем рядом.