Татьяна Беспалова - Похищение Европы

Причудливый язык славян! Сколько в нём слов, обозначающих абстрактные понятия! На каждую мысль — несколько словесных форм. Как в них разобраться? Проклятый инстинкт убийцы восстал в нем, вскипел бунтуя, подавляя разум. Шурали вспомнил об остром металлическом оружии, изготовленным для него преданным Алёшей. Он называл его по-русски заточкой. Заточка была так хорошо спрятана, что его ни разу не смогли обнаружить при обыске. Тонкий и длинный клинок он хранил под декоративной полоской, нашитой на рукав его куртки. Убогое изделие, пошитое ребенком в подвале одного из китайских городишек, пестрело множеством бессмысленных, на первый взгляд, деталей. За время их с Ияри странствий куртка превратилась в грязную, изодранную тряпку, годную только для захоронения в братской могиле. Ловко извлекать заточку — вот самое востребованное из искусств, когда ты лишен всего и вынужден скитаться. Это искусство Шурали постиг в совершенстве во время своего последнего путешествия и сейчас он продемонстрировал его полумертвой от ужаса, пустой, как тряпичная кукла, женщине.

Ударом ноги он выбил у неё из руки мобильный телефон. Пластмассовая коробка упала в траву. Теперь яркий её фонарь освещал лишь мелких, кусачих насекомых, живущих в пожелтевшей от зноя траве.

— Аллах Акбар! — прошептал Шурали.

Женщина смотрела на него помертвевшими от ужаса глазами. Она не издала ни звука, пока он резал её. Ещё живую, он отволок её за остановку, подобрал мобильник, обыскал сумку, переоделся.

— Ну что, Ияри Зерабаббель, теперь ленивые ублюдки из бдительной группы нам не страшны.

— Да, отец, — тихо отозвался мальчик.

— Я не отец тебе, а мать теперь.

— Да, отец!

— Видишь, Коробок, сбежала женщина. Меня испугалась. Страшный я! Ай-йя! — так говорил Иван Чавдаров, оглаживая седые бока своего мерина щеткой. — Или это София напугала её своим ружьём? Или это мой сын недостаточно ласков был с ней? Говорил я ему: с женщинами надо спать. Не то станешь старым, как я и — ай-йя — вот тебе результат: опять мне перемолвиться не с кем. Опять с тобою, скотом, разговариваю. А ты, Красотка, убери свою морду. Или опять покусать меня решила? А вот стану-ка и я таким же, как ты, вредным. Вот нарежу Коробку моркови, а тебе, вредная скотина, ни одной морковки не дам. Жри силос и радуйся! Ай-йя!

Дед Чавдаров был аккуратен и бутыль в оплетке из лозы поставил рядом со стаканом на низенький стульчик возле ворот стойла.

— Покойница Марина много раз говорила мне: нехорошо пить одному, Иван. Она всегда была права, а я всегда не прав! — огладив шершавую морду Коробка, он отправился к бутыли. В стакане ещё оставалось на два пальца ракии и дед опустошил его. Он взял в руки бутыль, поболтал, прислушиваясь, присматриваясь, принюхиваясь.

— Оставлю на завтра. Завтра непременно наступит. А потом… А потом, чему мы будем радоваться, если радоваться совсем нечему? Войну и мор на наши головы, чтобы снова научились испытывать счастье! — так приговаривал он, возвращаясь к стойлам, и принялся расчёсывать гриву Коробка.

Тот стоял смирно, лишь вытягивал шею от удовольствия и приподнимал переднее правое копыто. Обделённая вниманием Красотка упрямо тыкалась мордой деду между лопаток, делая вид, что пытается ухватить его рубаху зубами. — Вот опять мы одни остались, — продолжил дед, отстраняя морду Красотки плечом. — Девушки явятся через неделю. Сынок и того позже. А огород полоть надо? Надо! А деревья окапывать? Да! Придётся всё делать самим. Но в Несебр я жить не поеду и вас не брошу…

Красотка прижимала уши, скалила зубы, клонила голову, стараясь ухватить деда за подол рубахи. Дед обернулся к кобыле.

— Не отдам тебя на колбасу! Ни за что! — серьёзно добавил он. — Где же моя мотыга?

Орудие стояло в стороне — дед Чавдаров прислонил её к столбу изгороди. Он заметил, что Красотка навострила уши, но не придал этому значения.

— Помер наш Сипка. Надо бы другого пса завести, вы как думаете, а?

Красотка ударила копытом в пыльный пол стойла. Ушки её стояли торчком. Ноздри тревожно раздувались.

— Эх, милая! Жаль, тявкать ты не умеешь! Не то бы… Ай-яй!

Теперь и дед услышал, как стукнула калитка. В этих краях не принято строить высокие ограды — не от кого отгораживаться. Дед сроду не запирал ни ворот, ни калитки. К чему замки? Всяк, кто надумает явиться, запросто перемахнет через ограду. А калитка, она для того и нужна, чтобы не рвать порток, высоко задирая ноги. Кроны плодовых дерев в начале лета очень густы. Тень под ними хороша. В жаркую полуденную пору можно и заснуть в холодке, а бодрствуя, через такую крону ты ровным счетом ничего не разглядишь. Вот и дед Чавдаров ничегошеньки не мог увидеть сквозь густую листву слив и черешен, хотя обладал острым зрением.

— Вижу черешенки. Гостей не вижу. Пойти посмотреть?

И дед направился к калитке.

Что за чудные платья носит нынче молодёжь? Хорошо, хоть его София не такова, хотя тоже не сахар. Эта платьев совсем не признает. По душе брюки да просторные рубахи. В такой одежде в прежние времена ходили фабричные рабочие. А в нынешние годы ни фабрик, ни рабочих — ничего нет. Вошедшая к нему на двор женщина была одета в яркое бирюзовое струящееся одеяние, закрывавшее грудь и ноги, но оставлявшее обнаженным живот. Голова женщины была обмотана платком. Старик приостановился, присмотрелся: не хиджаб ли? Но вот женщина повернулась боком и дед вовсе остолбенел. За спиной женщины болтал ножками притороченный широким платком ребёнок — довольно крупный, светловолосый мальчик. Его голые, босые ноги безвольно болтались по бокам её тела. Руки висели плетьми. Головка клонилась на бок. Если бы не сложная конструкция из тряпок и ремней, ему нипочём бы не удержаться за спиной матери.

— Подожди, добрая женщина! Я подниму тебе воды из колодца! — прокричал дед, но направился не к колодцу, а в дом.

В сенях по левую руку — низенькая дощатая дверь. За дверью — кладовка. В неё так же можно попасть через лаз за печью. Но он слишком маленький — пролезет только стройная девушка небольшого росточка. В кладовке София держит своё ружьё. Вот оно стоит, прислонённое к мешку с кукурузной мукой. Но где патроны? В те времена, когда он, Иван Чавдаров, ещё охотился на зайцев, патроны лежали в железном ящике, под скамьёй. Дед пару раз споткнулся о корзину и ведро. Ведро загремело. Нет, так не годится. Он не должен волноваться. От волнения повышается артериальное давление и начинается гул в ушах. Итак, вот скамья, вот железный ящик, полный промасленной ветошью. Где-то тут должны быть патроны. Почему же так дрожат руки? На дворе его ждет женщина, мусульманка, беженка. При ней больной светловолосый ребенок. Он ведь всегда кормит несчастных бездомных бродяг. Сейчас он даст напиться этой женщине. Накопает для неё ранней моркови. Может быть, что-нибудь ещё даст. Вчера приезжали девочки и у него полон холодильник городской пищи. Нет-нет, ему нечего бояться. Дослав патрон в патронник, он вышел в сени. Женщину застал на крыльце. Она стояла неподвижно, дышала ровно, смотрела на него пронзительными черными глазами. Нижнюю часть её лица закрывал бирюзовый хиджаб. Из-под отороченного золотистым шитьём подола выглядывали потрепанные и пропылённые кроссовки. Пару минут дед изумленно рассматривал густую, черную, кудрявую шерсть у неё на животе. Отследив его взгляд, женщина смутилась, закрыла тело широким рукавом. Мальчик за её спиной пребывал в глубоком забытьи. Его длинные ресницы отбрасывали густую тень на бледные щеки. Дед конечно же узнал ребёнка, но стрелять из длинноствольного ружья с такой короткой дистанции… Угадав его намерения, незваный гость ухватился обеими руками за ствол и потянул его на себя. Пришлось нажать на курок. Вспышка, отвратительный запах пороховой гари, дым, удар и темнота. Ну что же ещё он мог поделать? Наверное, он слишком стар и не в состоянии оказать достойное сопротивление юному, но закалённому в боях и озлобленному существу.