Татьяна Беспалова - Похищение Европы

Они говорили на чужом языке только оставшись наедине, когда другие туристы не могли их слышать. Что за язык! Странное смешение гортанных и поющих звуков, смысл которых псу никак не удавалось уразуметь. Он устраивался под соседней скамьёй, притворялся дремлющим, прислушивался, но всё бестолку. Чужаки пели и крякали на своём странном языке, изредка и только завидев своих товарищей-туристов, переходили на едва знакомый Люльку язык англичан. Не надеясь на поживу, не испытывая к чужакам симпатии, Люлёк, тем не менее, не покидал свой пост под скамейкой. Чувство надвигающейся опасности, беды, подстерегающей родную стаю, удерживало его крепче любого поводка. Пёс приоткрыл глаза. Он видел ноги чужаков. Видел КПП и неширокую улицу. По правую сторону набережная, пляж и линия прибоя. По левую — ряд домов. Шкура пса дыбилась. Глотка издавала утробные хрипы. А тут ещё этот кот. Вредная тварь явилась невесть откуда, чтобы прогуляться по солнышку. Рыбьими потрохами возжелал поживиться, не иначе.

— Шшш, − сказал.

— Ррр, − ответил пёс.

Люлёк и кот были почти одной масти, но шерсть каждого отличалось структурой. Шерсть пса — гладкая и плотная, светлого, палевого оттенка, жестковатая на ощупь. Шерсть кота — шелковистая, пышная, оттенка низкопробного золота. Кот, передвигаясь степенно и бесшумно, протиснулся под скамью. Игривый закатный луч последовал за ним, придав шерсти обоих красноватые оттенки. Кот вольготно разлегся рядом с псом. Теперь его янтарные очи были совсем рядом. Пышные усы его, омерзительно топорщась, соприкасались с усами Люлька. Пёс окаменел от такой неописуемой наглости. Мало того, что мерзкое животное расположилось в непосредственной близости. Оно ещё и пофыркивало, всем своим видом демонстрируя брезгливую пренебрежительность.

— Ррр, — сказал пёс.

— Мрр, — примирительно отозвался кот.

— Я есть ишачье дерьмо и не верю в существование приличных людей, — сказал кто-то неподалёку.

Люлёк приподнял уши и прислушался. Близость омерзительного животного странным образом перестала волновать его. Чужаки обсуждали планы на ближайшее время. Судя по всему, прямо сейчас они собирались отправиться в противоположный конец улицы Крайбережной. Один из них назвал номер дома. Упоминалась и синяя дверь с огромной подковой над косяком и ручкой в виде собачьей головы. Обсуждалась и высота дворовой ограды, и крепость замка на воротах. Глотка пса против его воли исторгала урчание, протяжное и грозное. Шерсть на его загривке поднялась. Пёс уже приготовился вцепиться в отвратительную лодыжку ближайшего из чужаков, когда легкая кошачья лапка прикоснулась к его боку и острые когти чувствительно вонзились в шкуру.

— Не сейчас! — строго сказал голос Мамы.

Люлька подбросило в воздух. Сначала сидение скамьи больно ударило по макушке, а потом пса закрутило волчком.

— Беги же за ними! — повелел голос Мамы. — Всего меня истоптал своими когтями!

— Гадкий кучето! — подтвердил голос Спаса. — Беги! Они уходят!

Люлёк выскочил из-под скамьи. Кишечник содрогался в спазмах, но Пёс донёс его содержимое до нужного места. Он заложил свою «бомбу» на пути чужаков. Конечно, это совсем не культурно класть «бомбы» посреди тротуара улицы Крайбережной. Но как иначе остановить нашествие чужеземцев? Ах! Вот один из них наступил на «заряд» Люлька и беспечно последовал далее. Пёс двинулся параллельным курсом, вдоль пляжа. Пленительные запахи помоек раздирали его ноздри, но уши ясно слышали разговор чужаков.

— Вот видишь, это дерьмо прилипло к моей сандалии — значит, в этом городе живут неприличные люди, — Старший из чужаков продемонстрировал младшему подошву своей обуви.

— Это собачье дерьмо, — заметил Второй. — Наверное, в этих местах не водятся ишаки. Зато псов в изобилии.

— Как ты узнал?

— Я понюхал дерьмо. Я — лучший знаток дерьма на всём пространстве от Пальмиры до Алеппо.

— Ты тоже дерьмо! — сказал Первый. — Стой! Это здесь! Проклятые Аллахом гяуры мажут свои двери и ставни синей краской. Так они защищаются от злых духов, а распятый пророк прощает им языческие суеверия.

Первый злобно выхаркнул желтоватую слюну на порог родного дома. Шерсть на загривке Люлька снова встала дыбом. Запах лютой злобы и опасности перебил ароматы всех мусорных контейнеров на Крайбережной.

— Стоит ли так злиться только из-за того, что дерьмо прилипло к твоей обуви? — улыбнулся Второй и полез на ограду.

Люлёк изготовился к броску. Он выждал, пока оба вора не окажутся во дворике родного дома, и только тогда явил свою прыть. Пёс вскочил на ограду и низринулся прямо на головы воров, которые ещё только осматривались, не решаясь сразу ворваться в распахнутые двери кухни. Ах, как они удивились, узрев его зубы и злобно вытаращенные глаза!

Штаны у Второго оказались так сильно изношены, что от первого же рывка Люлька разлезлись на узкие лоскуты. Наверное, на всём пространстве от Пальмиры до Алеппо вороватые голодранцы не носят нижнего белья. Печальное это обстоятельство заставило Второго скрыть свою непристойную наготу, молниеносно сорвав с петель калитку. Второго скрыли заросли колючего кустарника на морском берегу. Плавать в солёной воде он, по-видимому, не хотел. Первый же оказался одержим псобоязнью в самой панической из её форм. Наверное, именно поэтому Люльку не удалось толком распробовать вкус кожи на его лодыжке. С ловкостью цирковой лошади Первый перемахнул через ограду и, страшно сквернословя, скрылся в переулке.

Собирать репьи в поисках голого зада Второго Люльку не хотелось. Можно было бы пуститься по следу Первого. Люльку не составило бы никакого труда различить запах собственного дерьма среди тысячи прочих ароматов, приятных и не очень. Но солнце недавно перевалило за полдень и на улочках Несебра стало жарковато. К тому же служба нынче и так задалась на славу — дворик Мамы был очищен от присутствия нежелательных гостей в кратчайшие сроки и безо всякого шума.

Довольный собой, Люлёк устроился на отдых в дворике Чавдаровых, в зарослях отцветшего шпорника. Он слышал плеск вечернего прибоя и щебет пташек, вот только жесткую шерсть с щиколотки Первого долго не удавалось исторгнуть из пасти, а плестись до поилки было лень.

«Он тебя спас» — так говорила Мама, когда речь заходила об этом человеке, хотя сам Ияри своим спасителем почитал Марабута. Но этого человека вся семья называла именно Спасом и никак иначе. Ияри пришлось смириться, и этого большого, пахнущего морем и бензином мужчину, отнести к числу своих спасителей.

Спас являлся в его комнату не часто и никогда не задерживался надолго. В разговоры обычно не вступал. Просто внимательно осматривал лицо Ияри, цокал языком, вздыхал, скучал и удалялся.