Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Все оглянулись на начальника отдела туризма. Начальник зевал. По арабским легендам, по меньшей мере два святых места в Деркето требуют благоговейного почтения. Развалины мечети, в которой хранились волоски из бороды племянника пророка Мухаммеда. И могила арабского шейха из рода Омара. Поэтому кто хотя бы однажды переночует в Деркето, не должен будет давать отчет о своей жизни на Страшном суде.

– Превратить могилу шейха в грязную кучу мусора!

– Ну, шакалы, даже в Александрию стучат… – поддержал начальника отдела туризма один из наших соотечественников, уверенный, что это дело кого-то из наших «русских» собратьев. – А могилу, конечно, надо привести в порядок… И что вам этот шейх дался? Мертвый араб – хороший араб…

Я не хотел благодушествовать. В адрес халифа Омара у меня были веские обвинения. Это он в 641 году уничтожил знаменитую Александрийскую библиотеку, в которой было собрано 700 тысяч свитков. Говорят, перед тем как запалить здание, он сказал: «Если в этих книгах то же, что в Коране, – они бесполезны; если что-либо другое – они вредны».

Сообщение впечатлило аудиторию. Начальник Авраам посылал благодарные взгляды в мою сторону. Теперь он мне выделит автобус для экскурсии по Святым местам – это уж точно.

Настала очередь господина Алекса Шапиро.

Кандидат исторических наук, а ныне в соответствии с израильскими законами – доктор, Алекс Шапиро начал кипучую государственную и общественную деятельность. В нашем городе он мучительно переосмысливал свою жизнь. Адаптация его в Деркето протекала трудно и неровно. Уже в первые дни он почувствовал себя плохо: среди привезенных им книг не оказалось тома Суслова. В семье воцарился траур. Потом во всей этой олимовской суете пропал ещё и том Энгельса. Алекс Шапиро понял, что теряет ориентиры. Придя в городскую библиотеку и встретив там русскоговорящего библиотекаря, он неожиданно получил от старшего товарища поручение – провести суд над русской литературой, которая, по словам библиотекаря, носит антисемитский характер. Шапиро молниеносно выдвинул проект: «Русская литература и антисемитизм» и сосредоточился на Гоголе.

Вычитав, что Николай Гоголь однажды был в Иерусалиме и даже писал оттуда письма, например Жуковскому, Шапиро предположил, что Гоголь наверняка жил в гостинице где-нибудь в Восточном Иерусалиме, скорее всего в Ориент-Хаузе, и решил провести «процесс Гоголя» именно в этом районе.

Шапиро был абсолютно лыс, с черными крашеными усами. Хорошо поставленным баритоном, с каждым словом разжигая себя, он начал гневную речь о «художествах» российской словесности эскападой против Гоголя. Дубины первобытных людей были игрушками по сравнению с той, что он обрушил на чтимого классика:

– Искусство ради искусства? Ни за что! Художник должен развиваться свободно, без давления извне. Однако мы требуем одного: признания наших национальных убеждений! Я люблю свою Родину! Я против мистики и антисемитизма…

Господин Алекс Шапиро был прекрасен. В атеисты его выбрал сам Господь Бог.

По задуманному Алексом Шапиро сценарию Гоголь объявил голодовку. Дальше шла острейшая анемия мозга, по-видимому, вместе с гастроэнтеритом. Господин Шапиро, как и врачи Гоголя в марте 1852 года, давал страдальцу мощные слабительные и делал кровопускания, что явно ускоряло смертельный исход: организм больного был подорван малярией и недоеданием. Гоголь молил только об одном: чтоб его оставили в покое. Но господин Шапиро погружал его в теплую ванну, поливал голову холодной водой, после чего укладывал в постель, прилепив к носу полдюжины жирных пиявок.

Я слышал, как больной стонал, плакал, беспомощно сопротивлялся. Я видел, как его иссохшее тело (через живот можно было прощупать позвоночник) тащили в глубокую деревянную бадью. Он дрожал, просил, чтоб сняли пиявок – они свисали у него с носа и попадали в рот.

– Снимите! Поднимите! – стонал он, судорожно силясь их смахнуть.

– Кто такой господин Хохоль? – наклоняясь ко мне, спросил мрачно мэр. – Надо узнать его паспортные данные…

Я переадресовал вопрос к управляющему канцелярией Деркето.

Тот, сделав вид, что понял меня, поднялся и вышел из зала.

Господин Алекс Шапиро еще размахивал руками, когда управляющий канцелярией муниципалитета появился вновь.

– Нет у нас дела господина Хохоль.

Суню Бейлина-старшего я уже не слышал. От комплиментов Пушкина прекрасной еврейке он вдруг совершенно неожиданно для присутствующих стал говорить о предательстве как о национальной черте евреев. Он говорил не менее убедительно, чем господин Шапиро об антисемитизме русской литературы. Особенно впечатлял рассказ о том, как евреи связали Самсона и с гаденькими ухмылками стыдливо отдали его филистимлянам. Копию своего доклада Суня Бейлин-старший послал Ясиру Арафату, так что можно было ждать международных осложнений.

– Свободу симулировать невозможно! – кричал Суня, и все аплодировали: в сто девятнадцать лет сохранить такой юношески звонкий голос! Суня мог бы читать вслух даже телефонную книгу – овация была ему обеспечена.

«С евнухами можно долго беседовать», – вспомнил я рассказ одной дамы из чьего-то гарема.

Наконец ему разрешили сесть, поскольку изображать восклицательный знак старик больше не мог. И он пал на кресло. И мгновенно превратился в скрюченный вопросительный знак, кажется, даже без точки внизу…

Я улыбаюсь. Кто-то впрыскивает в меня очередную порцию яда. Принимаю удар. Плачу тем же…

Мысленно вырабатываю новую систему игры в лотерею. По самым приблизительным подсчетам мой выигрыш за месяц составит миллион шекелей. И это при том, что я покупаю билет два раза в месяц. Меня уже стали одолевать фантазии: на эти деньги я смогу издать полное собрание сочинений, открыть театр, поставить все, что захочу. Мне даже померещился маленький домик на берегу моря. И я – умиротворенный, поднялся рано поутру, сбегал на море, загрузился в «Мерседес» с мягким ходом и бесшумным двигателем и отправился в театр на репетицию, где меня ждут выбранные мною актеры и актрисы в моем вкусе. В общем, я забираюсь в такие дебри, где жизнь полна созидания…

И вдруг слышу шепот двух партийных бонз, только что разносивших друг друга в клочья:

– Сижу я, значит, в баре, вдруг заваливаются две классные телки, одна садится по одну сторону, другая по другую…

О, какая дивная интрига! Какое изумительное действо разворачивается…

Представляю себе все места – от Деркето до Рио-де-Жанейро, где в эту минуту происходит подобное чудо. Думаю и о людях, которые не знают, что делать с огромным счастьем, которое на них вдруг свалилось. Ведь в эту же самую минуту они могли оказаться не в баре, а в скучном офисе, в зале заседаний какого-нибудь министерства или даже Кнессета…