Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Уж лучше совокупляться где-нибудь в подворотне, даже если вы слишком утончены для подобных занятий!

– Я воспользовался ими на все сто двадцать! – шепнул счастливец и отправился к двери, оставляя за собой невидимый шлейф счастья.

Что движет солнца и светила?

Могу ли я быть свободной (свободным) от страданий, пока не увижу вас?

Будь что будет, я решилась (решился) обожать вас всю жизнь и никогда ни с кем не видеться, и я заверяю вас, что и вы хорошо поступите, если никого не полюбите. Разве вы могли бы удовлетвориться страстью менее пылкой, чем моя?

Я заклинаю вас сказать мне, почему вы так упорно стремились околдовать меня, зачем вы это делали, раз вам было известно, что вы должны будете покинуть меня? И почему вы столь ожесточились в желании сделать меня несчастной (несчастным)?..

Неужели не было этой любви?

Этой тоски?

Этой нежности и потребности в понимании?

И что перед всем этим молоток председателя собрания?

О, моя любимейшая! Все знают, сколь много я в тебе утратил…

И кто может стать великим, если не изведает космическую мощь чувства, «что движет солнца и светила»! И разве случайно великий Дант завершил этими строками свое бессмертное творение?

Ночью мне привиделась действительность: папа Карло, очень похожий на мэра города, подходит к Буратино с топором:

– Извини, сынок, но синоптики обещают холодную зиму…

Зачем я здесь? Вот ведь и подготовка к зиме благополучно завершена…

Я с облегчением пробудился. Но тут же, посмотрев в окно, снова заснул: «Ты – моя жизнь, все остальное – только боль и печаль».

Даже во сне я был иудеем.

Я шел по центру города, застроенному четырехэтажными зданиями, по абсолютно прямым улицам, параллельным реке, и поначалу мне казалось, что я где-нибудь в Бостоне или Балтиморе. Ах да, я ведь читал, что планировка крупных американских городов подобна расположению улиц в Вавилоне. Подумать только!

Современная сверхдержава и древний Вавилон. Почти Деркето.

Я шел, изгнанник из Иудеи, по лучшему в мире городу.

Прошел по улице Бога Мардука и увидел грозный и зловещий, длинный ряд ярко-желтых львов, выделяющихся на фоне темно-синих, покрытых глазурью плит.

Передо мной были Ворота Иштар, примыкающие к дворцу грозного Навуходоносора. Здесь, у ворот Иштар, начинался длинный «Путь процессий», а там, где он заканчивался, высилась Вавилонская башня, свидетельство того, как люди согрешили против Господа.

Не спрашивая дороги, я свернул к святилищу Афродиты, которая у ассирийцев еще называлась Милиттой…

Великий город. Прямые и стремительные улицы. Прямые углы. Огромные спокойные дома.

Да, я знал путь к Вавилону. Но только вступив в город, понял масштабы этого пути, в котором человеческие поступки играют такую малую роль. «Куда девалась Семирамида?» – думал я, глядя на высокие Висячие сады, которые грозный царь построил для своей возлюбленной. Вот теперь сады разрушены. Любовь ушла. Ушла из вещей, из воздуха.

В чем суть?

Можно ли воскресить действительность, которой не было?

Становилось все темнее. Надо мной разверзлась горячая обнаженная жемчужина неба. Сколько глаз принимали эти небесные места за счастливые!

Святилище Афродиты – священная роща. Здесь, в кругу, сидели женщины, старые и молодые, красивые и безобразные с венками из веревок на головах. Из круга во всех направлениях расходились прямые дороги, по которым проходили чужеземцы, чтобы выбрать себе одну из сидящих: каждая женщина Вавилонии один раз в жизни должна сесть в святилище Афродиты, чтобы во имя богини Милитты отдаться незнакомцу.

Раз женщина пришла и села здесь, она не может вернуться домой, пока не получит денег с чужеземца и не вступит с ним в сношения вне святилища. Она не должна отвергать. Никого. Это запрещено, поскольку деньги посвящены божеству. Она должна пойти с первым встречным, кто дал ей деньги. И лишь после того, как она побудет с ним и сослужит службу богине, ей позволено вернуться домой. «И с тех пор, – рассказывал Геродот, – ни один дар не будет достаточно богат, чтобы соблазнить ее».

Две фигуры вырастали из черного хаоса. Смотрели друг на друга исступленно и вдруг пали. О, божественная Иштар: «Соберите на меня парней вашего города, в тени стены пусть соберутся…»

Конечно, можно было удалиться в какую-нибудь келью, но большинство расположились под открытым небом. Здесь были сотни людей, и никому не было дела друг до друга.

И я подумал, что пары чувствуют себя под этим небом еще более уединенными и защищенными, чем в отрезанной от всего мира наглухо закрытой келье.

Горячее дыхание. Молящие голоса. О, эта сладостная анархия тела! Гигантское скопище человеческой плоти. Ну, конечно, это я мог вычитать только у Фрейда:

«Я постепенно привыкаю к мысли о том, что каждый сексуальный акт следует рассматривать как процесс, в который вовлечены четыре человека!»

Они сначала липли к земле, потом друг к другу, чтобы найти счастье в чужом теле…

Красивые и длинноногие уходили быстро.

И вдруг мне в глаза бросилась одинокая старуха. Она сидела у стены неохотно и настороженно и смотрела на этот освещенный мир.

Аура зачаровала меня. Казалось, нам уготовлены в этом спектакле трагедийные роли, потому что мне вдруг стало жаль ее, с морщинами, как у старой черепахи. От нее исходил аммиачный запах кровосмесительных романов. Каким-то шестым чувством я угадал, что эта старуха для изощренного удовольствия. Она принадлежала к той кошмарной породе женщин, которая подобно облаку затмевает подкорку…

И она прочла мои мысли. И сказала:

– Я все еще способна к любви, хотя состарилась здесь, так никого и не дождавшись. Говорю тебе: никто из мужчин на моей памяти здесь не сделал правильный выбор. Они гонятся за миражами…

И она ткнула рукой в несчастных созданий, конвульсировавших на траве.

– Разве ты не знаешь, – продолжала она, – что с женщиной можно делать только три вещи: любить ее, страдать из-за нее и сотворить из нее литературу…

Я показал ей, что губы мои заперты на замок. Что я не могу говорить. Я нем.

Но она сказала, что немота не пугает ее. Вокруг столько болтают, и если один человек молчит, это даже приятно. В конце концов, всех ждет немота, только другая…

И она ловким движением свалила меня на землю.

Волна отвращения и ужаса захватила меня. Поначалу я просто не мог видеть этой изрытой оспой рожи, этой скотской гримасы, которая мучалась похотью и ревностью. Дождалась! «Понимает, – съязвил я, – другого раза не будет…»

У нее были маленькие потные ручки, поросшие черными волосами густо, словно дикобразы. Это продолжалось достаточно долго. И я завидовал первобытному человеку, у которого совокупление было кратким, грубым и функциональным, потому что партнеры в звериной позе не видели лиц друг друга.