Антон Дончев - Странный рыцарь Священной книги

В сочельник собрались мы все в ледяной пещере, в ожидании Рождества Спасителя нашего. Ночь была, горел будник — огромный толстый пень, вырытый селянами из-под снега, такие пни жгут только в сочельник. Сбились мы в кучку, как стадо перед бурей, над головами сгущалось в облако дыхание наше, застывая в ледяном мраке. В деревне не было Совершенных, они ходили по дольней земле, несли в народ свет Учения. Я стоял, опираясь на свой посох-рогатину, как вдруг заметил, что люди окружают меня плотным кольцом, глаза их, обращенные ко мне, светятся. Они ждали, чтобы Хранитель Книги заговорил.

Я не мог сказать им, что день за днем вглядываюсь в диковинные письмена Книги, и все впустую. Я не понимал ни слова. И знал — даже если прочту эти письмена, все равно ничего не пойму. И думалось мне, что ни один человек, рожденный женщиной, как и я ничего бы не понял. Вспомнил слова Старца и сказал им:

— В земле болгарской, где источник Учения, Старец, пастырь всех богомилов сказал мне…

Низкий человек, я не посмел сказать им «нашего» Учения, ни «вашего» Учения. Боялся. И продолжал:

— Жизнь каждого из нас подобна течению реки, куда входим мы сначала по щиколотку, затем по колено, по пояс… И выгребаем со дна песок и тину и просеиваем чрез сито душ своих — как люди, ищущие золото. Золотые песчинки, что остаются в сите, это лучи души Господа нашего, посланные осветить наши темные души. Когда Господь призовет вас, вы пойдете к нему, неся в ладонях весь тот свет, что сумели собрать.

И еще сказал я им:

— Такова участь людская. Тех, кто пошли по пути добра, собранный ими свет вознесет к небесам. Тех же, кто избрали иной путь и предпочли собирать камни в душу свою, эти камни утянут в преисподнюю… Вознесем же хвалу Тому, кто родится, ибо Бог послал Его указать нам светлый путь…

Я говорил от всего сердца — в Спасителя верили и католики, и богомилы. И заключил словами: «Когда вы уйдете, свет вознесет вас…»

Правда, я хотел, было, сказать: «Мы уйдем, нас вознесет…» Но не посмел. Я не был одним из них. И потому замолчал.

Тогда из темноты послышался старческий женский голос:

— Почему же Господь Бог, совершенный и мудрый, создал этот мир полным злобы и заблуждений?

И другой женский голос спросил:

— Отчего зло появилось в мире?

И третий голос, на сей раз мужской, сказал:

— Зачем нужно было Богу сотворять нас из света и тьмы, из добра и зла? Отчего не создал он всех добрыми?

Я молчал. Но другие голоса отозвались нестройным хором, и начался спор. Люди не кричали, не бранились, не перебивали друг друга, но вопросов у них было больше, чем ответов. Они говорили: «Бог не создавал зла. Это дело рук Дьявола», «И добро и зло в Боге», «Только Бог вечен», «И зло тоже вечно».

Я стоял в световом круге посреди океана мрака. Слушал тревожные вопросы и возгласы этих заблудших душ, осознавал всю нелепость и безысходность нашего плутания в этом океане. И не видел ни берегов, ни неба. Вспомнил вдруг, как стояли мы в том, нерукотворном храме — пещере, залитой неземным сиянием. Вспомнил свет, рожденный в хрустальных льдах. Вот оно, человеческое бытие наше — трепетанье в тесном круге полутьмы, тогда как рядом — бескрайняя ширь, полная невидимого нашим глазам света. Да, и вправду тело человека — это темница его души. С ужасом ощутил я страстное желание смерти и признался себе, что оно всегда жило во мне …

Я был еще ребенком, когда умерла моя младшая сестричка. Наклонился я тогда над окаменевшим ее личиком, и глаза мои наполнились слезами. Веки ее не сомкнулись плотно, глаза были полуприкрыты. Под черными ресницами белела полоска света. То были не глаза, а бездна, подернутая молочно-белым туманом. Мне захотелось броситься в нее. Я вдруг почувствовал, что и я мертв. Ощутил эту бездну, что существовала до моего рождения, и другую, что будет после моей смерти. И внезапно увидел в этой бездне искру — краткое пребывание мое на земле. Сестры моей уже не было здесь. Не станет и меня… И долгие-предолгие дни и ночи, куда бы я ни посмотрел, я повсюду видел только смерть.

Я верую в Бога. Каждое утро и каждый вечер молюсь. И перед сражением молюсь, и когда переправляюсь через реку. Верую и чувствую — за всем видимым есть нечто невидимое и могущественное. Я называю его Богом. Но иногда, совсем неожиданно, меня объемлет тьма, и я явственно начинаю ощущать холод и бесконечность бездны. Меня не будет. Все бессмысленно. Все.

Эти приступы отчаяния вызвали во мне презрение к собственной жизни и к жизни других людей. Сделали меня убийцей.

И теперь, средь хора голосов, вопрошавших во мраке, жаждавших ответа на вечные вопросы, на которые ответа нет, я вновь испытал желание умереть, исчезнуть. Если после смерти ничего нет, не все ли равно, когда я умру?! Если же есть другая жизнь, почему бы мне не узнать ее уже сейчас?

Тогда ощутил я, что сжимаю обеими руками свою рогатину. И увидел бледный свет, который становился все ярче и ярче под моими пальцами, покуда они не стали прозрачными. Я оцепенел от страха. Попытался отпустить посох — и не мог. Пальцы онемели и словно примерзли к нему — они отказались подчиняться.

На одно лишь мгновение я взбунтовался. На одно лишь мгновение стал только Анри, думал, как Анри, вспоминал, как Анри. На одно лишь мгновение забыл о Бояне и о Священной книге, и она показала мне, что я — в ее власти…

Я должен был передать Книгу альбигойцам и избыть в себе Бояна.

Осталось два дня.

Я покинул деревню еретиков. Начал спускаться с горы зимой, равнины достиг уже весной. Первую ночь я снова спал один.

Той ночью снился мне сон. Думаю, если б не слыхал я рассказа о пастушке, который со своим невидимым войском снял вражескую осаду у Тырново, я бы этого сна не увидел.

Лечу я над окровавленными и окутанными дымом стенами Тулузы. Только вот Тулузой ли была та крепость?.. Высоко лечу, вижу и город, и рыцарей с белыми крестами вокруг него, и венок гор вокруг осажденных и осаждающих. Пока Священная книга совершала свой долгий путь, люди продолжали истреблять друг друга.

Захожу в какую-то подземную залу, похожую на пещеру. Возле стола со свечой сидят только три альбигойских старейшины и епископ из монастыря Святого Мартина. В стене оконце, через него чьи-то невидимые руки бросают монеты в шлем. Монеты звенят — так звенел колокольчик Лады. Рука за рукой, монета за монетой. Одна жизнь за другой. Живые защитники бросают свой знак жизни в шлем, мертвые унесли его в могилу. Комендант Пьер Роже приносит полупустой шлем епископу и говорит ему:

— В шлеме на двести монет меньше, чем было. Дай оружие Совершенным.

Епископ отвечает:

— Нет, Пьер Роже.

Пьер Роже говорит ему: