Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

«Вы нас забудете уже завтра».

Что мне теперь сказать? Нужен ведь и финал, но я не хочу его писать, я ведь так и не знаю, откуда взялся лысый фламинго.

Я вовсе ничего не забыла и не забуду, я, как назло, помню и вижу все больше и больше, почти нет никакой надежды на предсказанное Л. А. беспамятство. Больничный остров словно вцепился в меня, но, может, тогда стоит приврать, чтобы рассеять эту память и перепутать вымысел с реальностью? Тогда остров отступит, он тоже меня с кем-нибудь перепутает. Это ведь всего лишь мой сказочный больничный дневник, в котором нет подтверждения тому, что я скучаю по четвертому с половиной корпусу простой городской больницы, второму этажу, палате двести десять, кровать справа у окна, где нещадно дует.

Может быть, это какой-то отблеск (как это правильно — психологическая травма) моего полубольничного детства: клизм, операционных, темноты, боли и ненужности. Хорошо, что детство не повторяется.

Я очень люблю вас всех и ненавижу дурацкий стул в ординаторской, который некому прооперировать и выписать вон.

Я мечтаю превратиться в лодку на самом солнечном пляже в мире и попасть под дождь, чтобы стать ужасно смешной, похожей на выжатого из своего теплого алого цвета фламинго.

Афанасий Никитич переругался со всеми и теперь кушал кефир.

Углы губ его были опущены, чайная ложечка подрагивала в руке.

В полировке стола отражались блюдце, стакан и небо.

Афанасий Никитич промокнул губы салфеткой.

Сегодня старик ругался по телефону с сыном — пропащим человеком — по поводу внучки. Переводя возмущение в нажим, с которым он произносил каждое слово, старик утверждал, что внучка должна поступать в художественное училище. Сын старика, желая перевести разговор в шутку, спрашивал: «Это потому, что она рисовала тебе картинки на каждый день рождения?» Старик задыхался от ярости и двигал ртом как рыба.

Теперь, чтобы успокоиться, старик надел очки и стал читать, устроившись в кресле. Время от времени он отрывался от книги и смотрел в окно, как бы слушая, как прочитанный абзац растворяется в небе, углубляя его. Некоторые предложения он перечитывал дважды и улыбался.

Почитав так около часа, он почувствовал, что нужно сделать перерыв. Слух, которым он чуял свой собственный голос, звучавший про себя во время чтения, ослаб, утомился.

Старик надел пиджак, добротный, но ставший для него несколько мешковатым в последнее время, взял большой тростевой зонт и отправился на прогулку по залитым солнцем, уже прогревшимся улицам, поджавшим синие утренние тени под самые карнизы жестяных подоконников.

«У нас погоды нет надежной», — говорил старик, но на самом деле зонт он брал из щегольства, чтобы вертеть его в руке, как трость на прогулке. Он никогда не гулял просто так, без цели, но всегда шел за каким-нибудь делом; поглядеть афишу в кассах филармонии, пройтись, поправляя манжеты с синими запонками, по набережной до рыбного рынка и, придирчиво щурясь, заглядывать в стеклянные витрины, откуда на него ответно таращились бычки, скумбрии и сазаны. Сегодня он пошел по Семеновской до ее перекрестка с Океанским проспектом, потом вниз по улице адмирала Фокина до перекрестка с Алеутской, по Алеутской до Светланской и по Светланской вверх, в сторону Набережной, по правой стороне, пока не свернул в третью по счету подворотню. Здесь, за крохотным античным портиком, пристроенным к огромной капитальной стене старого дома, была художественная галерея «Арка», и старик провел тут полчаса, заложив руки за спину, сцепив ладони, нагнувшись вперед и разглядывая картины, как разглядывал недавно живую рыбу, выставленную на продажу в аквариумах рынка.

Возвращаясь обратно, он задумался и пошел по правой стороне улицы Адмирала Фокина, а не по левой, как обычно, и спохватился, когда было уже поздно. На этой стороне всегда сидело несколько старушек, торговавших домашними соленьями. Одна из них была его одноклассницей. Зоя Томилова, прелестная шатенка с волнующим, озорным взглядом — королева школьных вечеров. Теперь она продавала аджику. Сквозь крашенные хной пряди волос просвечивала сухой белизной лысеющая голова. Очки с толстыми стеклами, обтрепанные рукава рыжей кацавейки, старушечья палочка с пластмассовой ручкой и резиновой нашлепкой на конце.

Старик боялся встречать ее, хотя она никогда не узнавала его даже в этих сильных очках. Она казалась теперь много старше Афанасия Никитича, а ведь была на год младше. «Хорошо, что я тогда на ней не женился», — пробормотал он про себя.

Придя домой, он почувствовал усталость и лег, включив негромко радио. Неожиданный звонок в дверь разбудил его. Старик не имел привычки открывать дверь. Гости у него бывали редко и всегда договаривались о визите заранее по телефону. Поэтому старик продолжал лежать, бесясь от непрошеной настойчивости. Через полчаса он осторожно вышел и нашел под дверью приглашение на вечер ветеранов. С наслаждением изорвал его и бросил в мусорное ведро. Он не любил подобные мероприятия. Бесплатные просмотры кинофильмов детского содержания, когда ветераны сидят перед экраном, как тряпичные куклы или мумии, блестя очками. Старик привык общаться с молодежью, читать лекции. Но не общался, потому что его вытурили на пенсию, хотя он мог бы еще задать жару.

Эрик Сютаев стеснялся своего имени. Его папа зачитывался романами Акунина и назвал сына Эрастом в честь Эраста Фандорина. С младших классов Эрик слышал в свой адрес: «Эраст — педераст!» Впоследствии он превратился в хмурого неуверенного подростка, который ради самоутверждения обрил голову, купил себе армейские берцы, а для укрепления имиджа обзавелся еще и сроком условно за мелкое хулиганство. Теперь волосы у него отросли и курчавились, как у молодого греческого бога, по недоразумению попавшего в службу социальной помощи и озирающегося вокруг с брезгливой осторожностью. Ему поручили разносить продукты пенсионерам. У Эрика было девять точек на районе. Старики, старухи. Он носил им хлеб и молоко, вермишель, крупу, мыло… буклеты «Единой России». Понял одну вещь: «До старости доживать не стоит. Если не стану богатым, лучше застрелюсь или с моста прыгну», — решил он.

Отец Эраста, доверчивый поклонник Акунина, вручил свои сбережения финансовой пирамиде, в надежде поскорее погасить кредит по ипотеке. Поняв, что его обокрали, папа разрядил два ствола с картечью в совет директоров пирамиды и на миг почувствовал себя героем любимого автора. Книги он теперь читал в колонии строгого режима и в письмах просил сына прислать ему новые очки с диоптриями минус три. На зоне трудно с очками.