Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

— Сейчас узнаю, — и вышла в коридор. Постояв минуты три за дверью, я вернулась.

— Твои вещи в гардеробе, в ящике с замком. Я все проверила. Все на месте.

Она отвернулась и, как потом оказалось, больше уже не спрашивала об этом ни разу.

Галя, старшая медсестра в роддоме, более спокойна:

— Дорогая, не парься, выключай свет и спи.

Я выключаю. Лежу. Начинаю проваливаться в сон. Мне хочется увидеть что-то хорошее и как-то выспаться напоследок. Меня завтра выписывают. Я вроде бы счастлива. — А-а-а-а-а-а-а-а!

Я подскакиваю, включаю свет. Баба Настя орет, сползает с кровати и выдирает из себя катетер и какой-то круглый пластмассовый бочонок с розовой жидкостью.

— Шуба моя!

— Шубу вашу положили в шкаф, — говорю я.

— А в черный чехол сложили?

— Сложили. Приедете домой, она там в чехле.

Баба Настя не унимается, несмотря на перелом, она делает попытки подняться. Мы с Галей наперебой пытаемся объяснить, что вставать ей нельзя, да и незачем.

— Как нельзя? Я в больнице, а Сережку и Володьку убили! В гроб сложили по частям!

Мы пытаемся объяснить, что все живы и к ней приходили. Бесполезно. Я встаю, так как пока больше никто еще не может, иду на пост. Медсестры только что легли спать. — Извините, у нас у бабушки истерика.

— Какая?

— Всех убили.

— А это не к нам, это к врачу.

Громко стучу в ординаторскую. Выходит Красавец, дозастегивая и поправляя халат.

Объясняю. Идет к нам в палату. Я иду следом.

Баба Настя продолжает кричать про гробы и расчлененку. Подтягиваются медсестры. Включают прикроватный свет. Я залезаю на кровать и открываю книжку. Удивительно, но, кроме нас с Галей, все остальные соседки благополучно спят, чудесно похрапывая, словно ничего не происходит.

Красавец, грациозно опираясь на спинку бабынастиной кровати, профессионально-ласково беседует с ней. Медсестры и Галя помогают, я слушаю и читаю. Все ничего, она понимает, где она, тараканов на потолке нет, а есть какие-то коробки с электричеством, но…

— А ты что проснулась-то? — спрашивает медсестра.

— А как же! Вот тот мужик убил моих Володьку с Сережкой. Разрубил и положил в гроб. А потом разбудил меня.

— Какой мужик?

Баба Настя показывает пальцем в мою сторону.

— Эй ты, убери гроб из палаты, — говорит она строго.

— Я не могу, — серьезно объясняю я, откладывая книжку, — мне доктор тяжелое не разрешил поднимать. — Это не мужик! Это девушка, и она спать хочет, — спорят медсестры, смеясь.

Я молчу: что не мужик — очевидно, а спать больше не хочу.

— Какой гроб, баб Насть? — спрашивает, смеясь, Красавец.

— Вот этот, — показывая в центр палаты, уверенно говорит баба Настя.

— А гроб стоит или летает? — спрашиваю я.

— Нет. На месте стоит.

— Нет там никакого гроба, все хорошо, — говорит Красавец и неуверенно смотрит в центр палаты и на меня.

— Нету, — говорю я, — в палате чисто.

— Что вы все врете, там Сережка и Володька лежат, на куски порезанные.

Красавец вздыхает и уходит в реанимацию. Пока его нет, Галя и медсестры продолжают наводить порядок в голове бабы Насти. Красавец возвращается и тихо говорит:

— Мест нет. Тазепам уколем.

— А не навредим? — спрашивают медсестры.

— Позвоните моим. Сыну. Я услышу, что живы, тогда просто гроб унесите, раз там чужие.

— Баб Насть, сейчас который час? — спрашивает Красавец.

— Темно, за полночь давно.

— Сын молодой?

— Да.

— Жена есть?

— Есть.

— Друг друга любят?

— Да.

— Ну и что вы хотите, чтобы я звонил молодому женатому мужчине, который любит свою жену глубокой ночью? Я не буду.

Вот тут, мне кажется, Красавцу следовало сделать мой фокус — согласиться, выйти и, вернувшись, сказать, что все хорошо, что все в ее доме спят, а завтра к ней приедут.

Но Красавец слишком молод для таких фокусов, слишком амбициозен и слишком весел, он говорит сестре дозировку тазепама.

— Гроб унесите! — требует баба Настя.

— Унесли уже! — говорю я. — Пока вы тут звонили своим. Доктор, подтвердите.

— Унесли, унесли, — кивает Красавец.

— Я звонила?

— Звонила, звонила, — говорим мы с ним хором.

Возвращается медсестра с тазепамом.

— Если что, вы нас зовите, — говорит он мне после укола.

— Ну, безусловно, — с интонацией Л. А. (да что такое!), соглашаюсь я.

— Спокойной ночи! — желает мне Красавец.

— Да уж куда там, — превращаюсь я в себя.

Все уходят. Выключаю свет. Баба Настя уже спит. Жалюзи на окне колышутся не только от сквозняка, но и от храпа. Чудесно, я буду спать завтра дома.

Днем баба Настя, несмотря на общее сопротивление, еще раз этак пять рассказывает нам свой триллер с неожиданной развязкой:

— А гроб-то кто вынес…

Два часа ночи. Кажется, не тошнит. Болит голова.

Температура тридцать семь и два.

Ночью не спала.

Утро. Я читаю книжку и по привычке меряю температуру. Медсестры проходят мимо. Меня больше не замечают — словно меня и нет здесь. Может, это правда, и меня все-таки нет, ничего вчерашнего. Галя вздыхает и идет чистить зубы.

Мне скучно, жарко и беспокойно, хочется побежать куда-нибудь или повиснуть на пляжной пальме. Пока я раздумываю, что выбрать, утренний Л. А. спрашивает у Гали, как она, меряет давление. Потом подходит ко мне:

— Вы как?

— Нормально.

— Хорошо.

Л. А. вопросительно на меня смотрит, я жму плечами — а что?

Он уходит.

Я решила сначала поплавать в коридоре, а потом повиснуть на пальме, поэтому немедленно убегаю. Еще я надеюсь спрятаться и не снимать швы — наверняка больно. В конце концов швы же могут сами повыпадать, если им не за что будет держаться, как думаешь, правая нога?

— Ну ты и дура, — шепчет мне правая нога, переставая сгибаться в коленке.

— Сама дура, — огрызается левая, забегая вперед, — это больно.

— Это тебе больно, ты ее нога, а я нет.

— Заткнитесь обе, уши от вас вянут, — сержусь я, — что за ноги пошли?

Голос Л. А., появившийся за правым ухом, зовет снимать швы, когда до пальмы остается два шага.

— Доорались? Теперь моя очередь.

— Все вместе пойдем, мы с тобой.

Им, конечно, плевать на меня, на мои страхи… на то, что мне хотелось повисеть на пальме, когда найду свое имя, пожалуюсь кому-нибудь. Танцующая медсестра разматывает эластичный бинт и дает мне его скручивать, сама разрезает обычный и берет какую-то жуткую штучку в руки. Я роняю бинт и закрываю лицо руками. Л. А. нет, буду орать без него хотя бы. Ничего не чувствую, может, у меня голова кружится? Нет, не кружится, я сажусь, пытаюсь подхватить бинт и заодно подсматриваю: медсестра, не переставая пританцовывать, вынимает из ноги коричневые, похожие на засохших червячков нитки. Это нитки? Я бы сказала, козявки. Или это мурашки? Мурашки мне ведь обещали, кто знает, что Зеленое Облако имел в виду. У врачей же — терминология.