Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

На другой день, произведя необходимую калькуляцию и сделав несколько телефонных звонков, сын Афанасия Никитича забрал два фотоальбома и ручку «Паркер» с золотым пером, которую он помнил с детства. Ребята в комбинезонах, прибывшие из клининговой компании, принялись за дело, расставив по квартире черные пластиковые мешки. В один из них полетел вставленный в рамку детский рисунок — изображенный цветными карандашами петушок с подписью: «Дедушке в день рождения».

После того как отъехал похоронный автобус, без труда вместивший всех провожавших, Эрик, не решившийся в него сесть, ушел оттуда. Он хорошо помнил, как провел остаток дня, несмотря на то, что ничего особенного в этот дымчато-серый, с не пробившимся солнцем вторник не произошло. Эрик ходил по улицам, на которых ничего не изменилось, и это само по себе казалось невероятным. Утомившись от бесцельного хождения, он пришел домой и предложил отчиму сыграть партию в шахматы, но тут же с удручающей легкостью выиграл и отказался от предложенной ответной игры в шашки.

Несколько дней он не мог разобраться в природе своего беспокойства. Недоученная поэма застряла в нем на третьей песне, как обломившийся наконечник парфянской стрелы, пущенной уносившимся прочь, в небытие, всадником.

Раньше он не верил, что сможет выучить даже страницу, потом не верил, что сможет выучить всю или хотя бы половину, и никогда не верил, что старик может исполнить свое обещание. Теперь эти опасения были беспочвенны и уже не мешали ему спокойно водить глазами по строчкам, что вошло у него в привычку. И мир, будто съехавший куда-то в сторону, тут же встал на место. Только какой-то секретный паз не щелкнул.

Эрик улыбнулся, повторив про себя на память эти строки из начала четвертой песни. Посреди этого золота и небесной лазури, между богов он увидел Афанасия Никитича, тоже с кубком, на почетном месте. Тот с улыбкой смотрел на него с высоты, будто из-под купола, и Зевс тоже поглядел на Эрика, а старик шепнул ему что-то на ухо, и Зевс тоже улыбнулся ему с высоты.

Проснувшись после этого видения посреди ночи, Эрик понял, что не так. Выполненному обещанию требовался свидетель. Паз щелкнул. Нужно доучить поэму до конца и прочитать ее вслух этому свидетелю!

На другой день, придя в знакомый двор, Эрик увидел на стене дома малярную люльку. Стена, с одного угла неровно покрытая свежей яичной желтизной, казалась освещенной солнцем. Дом отчаливал в будущее уже без Афанасия Никитича. Эрик побродил по двору.

Лавочки были заняты старушками. Пришлось выбрать ту, на которой сидел, слабоумно щурясь, тот самый нищий, которого он видел на похоронах. Эрик брезгливо присел с краю. Нищий поглядел на него улыбаясь. Парень деловито отвернулся.

Только под вечер ему удалось дождаться высокого, могучего старика с подстриженной седой бородкой. Эрик подошел к нему с давно приготовленной фразой.

— Здравствуйте. Я остался кое-что должен Афанасию Никитичу.

Бронислав Александрович вздрогнул и строго посмотрел на мальчишку. В первое мгновение он подумал, что пацан украл что-нибудь у Афанасия Никитича.

И, в какой-то степени, он, возможно…

Проснулся я рано утром, умылся, побрился, носки постирал, нацедил в стакан вчерашнего пива. Пиво теплое, противное, но полегчало. Посидел, посмотрел в окно, подождал, пока носки на батарее испариной покроются, — все не такие мокрые. И отправился за пивом на Раздольную. Но там от пивного ларька одни головешки валялись, еще потрескивающие, и не выветрился горький запашок горелого. Ночью сгорел, мафия спалила. Пришлось идти в Шанхай.

Уже неделю не было снега, ветер слизал с земли, выскреб его изо всех закоулков, и оттого все помойки и мусор возле них на виду, теплый ветерок разносит сладковатый дух гнилья.

Никак не привыкну к этому городу. В неудачное для него время оказываюсь на берегу. За семь лет, пока ходил в море, ни разу не видел зелень на чахлых деревцах, загорелые ноги морячек, которые открывает летний ветерок, теребя легкие платья. Только грязный мокрый снег видел я в этом городе, куртки да пальто на улицах, блеск черно-переливающихся платьев в кабаках.

Город неловко так примостился, притулился к подножию сопки. Не было бы его — какой простор вокруг: сопки, океан да тундра. Медленно опускается на город пепел из соседней сопки-вулкана, которую считали ни на что не годной. А тут неделю назад озарилось небо розовым закатом, из вулкана поползла лава, а с небес стал медленно падать пепел. Народ, что попроворнее, улетел, давя друг друга в аэропорту, и город почти опустел, никому ни до помоек нет дела, ни до того, что я уже два месяца слоняюсь на берегу и в море не иду. Да и идти-то не на чем. В гавани суда на приколе, на плавбазах рыба тухнет, принимать некому.

Но пиво продают — сделанное второпях, с хлопьями, не очищенное.

Шанхай, он и есть Шанхай. Лачуги одна на другой, возле дороги — пивной ларек. Идти к нему через поле, серое и пушистое от пепла. К ларьку — вереница следов по серому полю; обратно — следы уже вразброс, восьмерками и петлями. Толпы-ы, но торгуют быстро. В очереди знакомые нашлись, на одном судне ходили, пару лет назад в Корее ремонтировались, я передал им канистру с деньгами, и она по головам проплыла ко мне уже полная, крепко-накрепко закрученная, готовая взорваться.

И пошел я потихоньку вверх по склону, по полю, через овраг, поднимаясь в город, навстречу его сладковато-гнилому духу, держа в руках тяжеленную канистру с наклейкой Аделаиды на боку, город есть такой в Австралии. И вошел я в Петропавловск, оглянулся на сопки и море, вспомнил листы бумаги на столе — анкету, в которую нужно было уместить всю мою жизнь до Австралии, и чуть было не закричал от подступивших вдруг боли и отчаяния: неужели это все, и больше ничего не будет?

Запах гнили пропитал всего меня, и, чтобы не кинуться на землю и не завыть, не забиться головой, я два раза останавливался, открывал канистру и давился сухой пеной.

Хоромами три на четыре, коридорчиком и совмещенными удобствами мне владеть по чужому пропуску еще день. Достались они мне случайно, от старого рыбообработчика, который всю жизнь между рейсами прожил в гостинице.

— Возьми, поживи, — сказал он мне, когда мы сидели на лавочке, курили, смотрели на море, и я рассказывал о том, что придумал и какой выход нашел. — А мне… не нужен он мне уже. На пенсию ухожу.