Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Зашоркало за спиной. Копошится и постанывает в темном углу. Моет пол, кряхтит и поглядывает на прокурора. — У тебя саманская болезнь, дух твой слабый еле держится в теле, — с одышкой говорит старуха и трет, трет деревянный пол. От холодного пола поднимается пар. Посмотрела на прокурора и облизнулась:

— Душа у тебя вкусная!

Вроде на него смотрит, а лица не разглядеть.

— Кто ты? — спрашивает прокурор.

Улыбнулась, облизнулась плотоядно — прокурор догадался вдруг, похолодел.

Лестница узкая вверх и вверх. Какой узкий в этой церкви проход! Ступеньки скрипучие. Деревья оструганные наскоро, того и гляди опять прорастут и заветвятся. Пар поднимается с нижнего этажа. Душно пахнет хвоей, деревянным соком, кажется, потечет сейчас отовсюду деревянный сок.

Круглый, неприятный звук побежал мурашками по прокурорской спине. Старый эвенк сидит на корточках и трет куском гальки о другой кусок.

— Перестань, — хрипит прокурор, но голос совсем не слушается.

— Медведя зовет, — шепчет за спиной старуха. Голос ее трескучий, морозом забирается под кожу. — Придет большой медведь, сорвет с него плоть до самых костей.

«С кого сорвет? — пугается прокурор. — Допился». Хочет уйти от старухи, а она все ковыляет-шоркает за ним, не отстает.

«Был здесь. Болел», — холодеет прокурор. Знает все пролеты, знает запах хвойный, сырой из стен мертвосрубленного леса. Металлом на губах обретают смысл московские дурные кошмары, что тревожили с самого детства. Он знает — за иконой в нише купель, а в купели мертвая густая жижа, которой нельзя напиться.

В углу кошка черная кормит слепых котят. Прокурор хочет ее погладить. Кошка пятится и шипит на старуху у него за спиной.

На полу вдоль стены лежат слепые щенки. Прокурор хочет погладить щенка, тот кусает его, да так больно, нестерпимо.

— Сын у тебя болеет, — шепчет-трещит старуха. — Спасешь самана — сына спасешь.

Прокурор силится оттолкнуть от себя старуху, но ведь он — бестелесный дух пустой.

«Я советский человек», — успокаивает себя прокурор.

Пролет вверх, еще один. Уперся головой в сводчатый потолок и снова вниз… Не церковь, не баня — узкий скрипучий ромб.

Спустился — вот она, икона, одна на всю церковь, в самом низу, в подвале. Свечи поодаль — лица на иконе не разглядеть. Надо бы помолиться за сына. Где-то в дальнем углу памяти притаился «Отче наш». Прокурор пробует читать, спотыкается, начинает сначала. Забыл… Холодная черная сталь ткнулась в грудь. Кто-то тыкает в него ножиком, боль огнем расходится по телу. Прокурор скрючился от страха и чужой боли. «Прости меня!» — просит прокурор Талтугу Этугена Воронина.

В который раз он вышагивает по скрипучему ромбу вверх и вниз? Кажется, всю жизнь только и ходит по этому ромбу.

— Проведи обряд, слышишь? И сын твой будет жить… — шепчет старуха.

«Что за бред! Медведь, обряд… Я нормальный советский человек!»

А старуха все скрипит:

— Старый саман всегда борется с молодым. Интересно, кто победит? Ты слабый, отдашь ему тело, а он тебе дух. Будет новый саман.

— Я же умру, — пугается прокурор.

— Кто-то ведь должен, — усмехается старуха.

Местные сидят на корточках, прислонившись к стенам. Пар поднимается из подвала. Местные тяжелые, земные, вросли в пол и дышат.

— Видишь, — говорит старуха, — им всем нужен саман. Саман скоро умрет. Спасешь самана и сына спасешь.

За стенами ветер шумит в темном живом лесу, бормочет Талтуга Этуген Воронин, зовет его к себе, а старуха все шепчет:

— Стань саманом, прокурор.

Прокурор проснулся с металлическим привкусом на губах и не смог понять ни черта. Где он? В «Волге». Володя курит. Вонючий табак смешивается с прозрачным дурманящим воздухом. В тайге. Солнце заходит в просвет меж темных деревьев. По бокам дороги уже темно.

Из дурмана вынырнул нелепый старушечий голос: «Вернись, проведи обряд». Прокурор с ужасом посмотрел на лес.

Кажется — все уже было. Не только с ним, с сотней других бесполезных, проживающих смысл. Что если он уже умер, а здесь, в машине, в тайге, пустая оболочка, тело, занемевшее со сна?

— Проснулся, Михал Ваныч? — Володин голос окатил живым, ободрил совсем было раскисшего прокурора. — Я что подумал — на рейс мы не успеем, гостиницы в этом шалмане ей-ей нема, давайте к магазину, возьмем и засядем в исполкоме.

«Хочет пить до самого самолета», — не без удовольствия прикинул прокурор и посмотрел в окно.

— Давай в аэропорт.

Прокурор все думал о сыне — внутри прокурора Сашок метался по кровати в белой палате — и вдруг опять наяву услышал монотонный гортанный зов. «Талтуга», — подумал прокурор.

Зов накрыл прокурора с головой. Что-то плохое случилось сразу везде, в тайге, в Москве, в его жизни. Что-то необратимое, чего нельзя вернуть.

Прокурор вдруг подумал, что из этой тайги уже никуда не улетит.

Кровь заходила внутри, прилила, стало нестерпимо жарко и нечем дышать. Он до конца отвинтил окно, высунул голову, вздохнул и попытался успокоиться.

Прокурор пробовал бороться, хотя знал: вовсе нельзя сопротивляться — только хуже будет, но все одно запаниковал. Стало еще жарче. Прокурор посмотрел на руки: с рук с треском слезала кожа, он почувствовал запах горящего мяса.

— Горю, Володя… горю… — разодрал горящими руками ворот рубахи прокурор.

«Допился товарищ Воронин», — подумал Володя.

— Гони, — крикнул прокурор, да так, что Володя без раздумий вдавил педаль. «Волга» загудела, захрустела рессорами, пихаясь по кочкам тяжелой кормой.

Не успели. Улетел.

Прокурор подошел к таксофону, снял холодную пластиковую трубку, подождал и услышал мертвый голос жены.

— Здесь врачи, его в больницу забирают… Совсем плохо… Не могу разговаривать…

Гудки.

— Я ж говорил, Михал Ваныч! В магазин заедем и в исполком, — Володя радостно потирал озябшие руки.

Прокурор мертво посмотрел на него:

— Обратно поехали.

— Куда? — глупо улыбнулся Володя.

— На зону, — устало выдохнул сам в себя прокурор, обошел «Волгу», тяжело сел и захлопнул дверь.

Улыбка съехала с Володиного лица, брови поплыли вверх.

— Ну как так-то? — он зло махнул обеими руками, плюнул и сел за руль.

Как тут быстро стемнело. Ехали в аэропорт засветло, а возвращались на зону в кромешной тьме. Прокурор бродил мыслями где-то с сыном в Москве.

— На хрена мы туда премся, товарищ Воронин? — в голосе Володи слышалась бессильная злоба. — В темноте добираться часа три… Приедем за полночь.

— У меня, Володя, сын заболел сильно.

Безвольный голос прокурора совсем с ним не вязался. Володе стало понятно, зачем гнали в аэропорт — сын заболел, значит. Прокурору теперь не до Володиных жалоб. Но зачем возвращаться в треклятую зону?