Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

Следующий день мы потратили на акклиматизацию, никуда не пошли, сидели, дышали, привыкали к высоте 3750 метров. Я отправилась на станцию, где застыли железные открытые кресла. Кажется, будто креселку не включали лет двадцать. Гляжу на горы, вижу Ушбу, гору, за которой начинается Грузия. «Ушба» с грузинского переводится, как «шабаш ведьм», и вершина этой горы похожа на кошачью голову. Кошки, кстати, не выдерживают подобной высоты, потому их поблизости нет. А вот собаки — черная и белая дворняги — там ошиваются, в приюте их подкармливают. Мы тоже угощали псов сосисками и тушенкой.

Вдруг в середине дня неожиданно заработала креселка, я решила прокатиться. Ощущения иные, нежели в закрытой кабинке: скрипуче плывешь, никем и ничем не защищенная. Но чувство комфорта и безопасности есть — не один на один с природой — механизм все же, хоть и называют местные креселку «драндулеткой».

Надо сказать, что на «Бочках» зелени уже нет, а снега еще нет. Будто меж двумя мирами находишься… И какое-то ощущение потерянности… Я много путешествую, но впервые чувствовала, что нахожусь далеко от дома, вероятно, потому, что забралась высоко. Не отдавалась природе — скорее, опасалась ее. Голые горы, далекие полуснежные их вершины — все это великое и чужое для меня. Здесь ясно ощущается, как мала и как мало могу. Я в гостях у гор: скромна и сижу пред ними, пытаюсь услышать их мудрость. А также думаю о том, сколько людей они не отпустили, и ни один голубь не доберется до этой высоты… Но чтобы отогнать от себя тоску, мысленно возношусь выше, и вся планета становится шаром, и уже не так страшно, и горы не такие большие, и мы будто на равных…

Когда находишься вдали от дома и есть чувство тревоги, особенно хорошо воспринимается Новый завет, сердце открывается к смыслам, которые в нем сокрыты. Никогда на земле, даже в самые мощные минуты катарсиса, не была я так распахнута сердцем ко вселенскому добру. Уже не хочется просить о чем-то, а лишь благодарить. В уюте, псевдобезопасности обычных дней, сложно осознать свое собственное тихое счастье и быть благодарным за него.

А в горах, от чувства опасности и близости с Богом, покойно на душе, светло, даже как-то медово, и молитвы о пустяках, которые так необходимы в обычной жизни, в горах кажутся неважными. А важен лишь сам человек и безграничные возможности его души.

Оглядываюсь на Эльбрус — белый, двугорбый. Наша цель — Западная вершина. Вспомнила рассказ Вячеслава про то, как замерзли и хорошо сохранились в снегах пятьдесят фрицев, которых нашли после 2000 года. Про девушку Ольгу Воронову — туристку, которая пошла с группой на штурм и умерла в палатке от отека легких, и много других людей, земная жизнь которых окончилась здесь. Случайным ли образом Эльбрус отбирает людей, с которыми не расстанется? Эльбрус оставляет их у себя из большой любви или, напротив, наказывает? И от знания того, что и я могу здесь остаться, а главное, что не я это решаю, моя молитва особенно горяча, но странно спокойна. И неожиданно для себя я вдруг искренне попросила у Бога помощи тем неприятным людям и их неизвестному сыну, которого, возможно, уже нет в живых. Как же несложно желать людям добра, когда ты в опасности, а потому один на один с Богом, и как же непросто сделать то же самое, когда рядом неприятный тебе человек!..

В семь вечера заревела трансформаторная будка — крошечные окошки вагончиков засветились, и стало уютнее. Мы вскипятили чайник и поужинали. Включили в вагончике печь-теплодуйку, воткнули телефоны. Не снимая верхней одежды, забрались в спальники. Снова приснился мне отец — очень несчастный, почему-то в инвалидной коляске, с голым торсом и зачесанными назад волосами. В моем сне отец был убит горем, даже и глаз на меня поднять не смог. Двенадцать лет назад он мне снился таким же несчастным, за пару дней до того, как меня увезли на скорой, я тогда чуть не умерла. В том давнем сне отец смотрел на меня, не моргая, и плакал черными слезами. И вот приснился теперь, на Эльбрусе. Будто тоже предупреждал, предчувствовал… До нашего восхождения оставалось два дня.

На четвертый день отправились к скалам Пастухова. Они находятся на высоте 4800 и названы так в честь Андрея Васильевича Пастухова, русского военного топографа и альпиниста, который в 1890 и 1896 годах совершил восхождение на Западную и Восточную вершины Эльбруса.

В конце XIX века не было ни «кошек», ни прочего специального снаряжения, легких комбезов с флисовой подкладкой. Взбирались, я думаю, в тяжелом неповоротливом тулупе и обычной кожаной обуви с грубым мехом.

Когда шли к скалам Пастухова (главным образом, для того, чтобы подышать на новой высоте, понаблюдать, как будет вести себя организм), проходили мимо «Приюта одиннадцати», с которого нам и предстояло стартовать на следующий день, точнее, ночь. Снаружи приют выглядит как небольшой средневековый замок, но внутри это заюзанный, ушатанный сарай. Он находится на высоте 4200, а название за ним закрепилось еще с 1904 года, когда на этом месте впервые разбили лагерь учитель и 10 гимназистов.

Возле приюта огромный валун с табличками — имена и фотографии тех, кто не вернулся. Памятник сгинувшим туристам и альпинистам, среди которых есть мастера спорта. Молодые парни и девушки и не очень молодые мужчины и женщины. Люди, которые любили высоту, опасность, горы. У каждого своя причина восхождения: кто-то чисто из спортивного интереса, кто-то из любопытства, кто-то искал здесь себя. Так или иначе, все, кто пришел сюда, «сменив уют на риск и непомерный труд», — это особая стихия людей. Я взобралась на тот валун вечной памяти, глядела в лица на табличках, считала, кому сколько лет. И пыталась представить, что это был за человек…

В тот день до скал Пастухова нам не суждено было добраться — поднялся сильный ветер, и нас окутало облако, видимость 3–4 метра. Спрятались за камни, сидим — дышим, привыкаем к новой высоте, и очень хочется вернуться — настолько холодно, неуютно. Вдруг из-за камня появились черная и белая дворняги. Я с радостью отдала одной из них свой батончик и выдавила на камень немного сгущенки. Пока спускались, собаки были рядом, вели себя так, будто мы их хозяева, то и дело дурачась друг с дружкой и грызясь.

Сидим возле вагончика у приюта «Бочки», треплем псов, то и дело смазываем лица солнцезащитным кремом, и говорим про археологические экспедиции Вячеслава. Он рассказал, что однажды их группе довелось найти останки семьи из трех человек. Три тысячи лет они пролежали под землей, вероятно, наспех похороненные. Три тысячи лет мужчина обнимал женщину, так их и нашли. Мужчина обнимал женщину, а ребенок лежал рядом. Что это были за люди, как жили, чем жили, на каком языке говорили, как любили друг друга, куда и зачем шли, от чего умерли? Во время переселения, должно быть… Я прошусь на раскопки, но Вячеслав говорит, что и условия, и люди там — не для девушки. После того как мы стояли на приюте без воды и теплых удобств, я, кажется, все выдержу. А люди на раскопках — обычные подрядчики (вроде строителей), некоторые не так давно освободились из мест не столь отдаленных. Но все хорошо знают свое дело, работают хорошо, чтобы потом хорошо (понятно, как) «отдохнуть». А у меня все же не вяжется, не складывается: обнаружить, потревожить мужчину и женщину, которые три тысячи лет пролежали в земле, а вечером выпивать, брататься, материться. Как противоречивы профессии, люди, ситуации! Слава признался, что если бы я сама не напросилась, ему едва ли пришло бы в голову пригласить меня на Эльбрус — слишком изнеженной и городской я кажусь…