Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

В пятом часу вечера на «Бочки» поднялась веселая группа туристов. Они заняли один восьмиместный вагончик и угостили нас со Славой… хлебом! Буханкой белого!

После дошиков хлеб — настоящее лакомство! Я взяла его и прижалась щекой к хрустящей корочке. Запах свел с ума! И я осознала человеческий труд, который за этим хлебом стоит. От агрономов до пекарей, водителя грузовика и продавца в магазине. Никогда еще хлеб не казался мне таким вкусным. Вдвоем мы быстро его прикончили, забросили за спину 20-литровые рюкзаки и выдвинулись к «Приюту одиннадцати».

Добрались к семи часам вечера. Смотритель приюта взял с нас по шестьсот рублей и отвел по скрипучей лестнице на второй этаж, в крошечную комнатку-чердак. На нарах лежали видавшие виды матрацы, на них мы бросили свои спальники. Но сна не было, хотя почти весь битком набитый людьми приют спал. Мы пили чай с лимоном в пустой кухне, разглядывали флаги, надписи на разных языках. Вся кухня исписана, обвешана. После чаепития Вячеслав отправился наверх дремать, а я вышла на улицу.

Небо было черно в ночи и звездами усыпано. Луна, почти полная и хладно-желтая, светила изо всех сил. Ледник на склоне блестел от ее света. И тишина, любимая моя тишина, которую я всегда ищу, в которой нежусь, не была мне здесь подругой: в сочетании с холодом и ночью казалась суровой всемогущей царицей, которая решает, где поставить запятую: «Казнить нельзя помиловать». Царица игралась с моей душой: я испытывала то восторг и эйфорию, то вдруг животный страх, что эта моя последняя ночь. Никогда в жизни я не чувствовала себя настолько маленькой, беспомощной, песчинкой в космосе. Моя любовь к одиночеству сменилась огромной любовью к людям. Отрадно было знать, что их тут, в приюте, много, и у всех нас одна цель — дойти до вершины и спуститься назад.

Чистое небо радовало. Ведь облако, если оно наползет на вершину, нужно будет переждать, потому что спускаться в плохой видимости опасно, люди чаще всего гибнут и пропадают без вести на спуске в условиях непогоды. А долго ждать — замерзнешь. Осознаю, что грешная земля осталась далеко внизу, и здесь, в неважных бытовых условиях, в условиях риска, я очень уязвима.

А люди в приюте начали потихоньку просыпаться. На втором этаже на огромных широких нарах спала, оказывается, большая группа иностранцев. В час ночи они дружно расселись за длинным столом и скоро хлебали какую-то похлебку. Ели в полной тишине, почти синхронно. И из тех, кто был в ту ночь в приюте, эта группа ушла первая. Армяне вскипятили три огромных чайника, заправили термосы, обули «кошки», привязались друг к другу страховкой, чем очень встревожили меня. Со второго этажа донесся незнакомый женский голос:

— Кому нужны перчатки, балаклавы — могу дать.

Не решилась, у страха глаза велики. И я была на волосок от того, чтобы остаться, не идти. Но Вячеслав так сказал:

— Ты будешь благодарна себе той, которая пошла, даже если страшно или сомневаешься.

Затянули потуже «кошки», включили налобные фонарики и отправились.

Выходить из приюта не страшно, потому что нас, штурмующих, было немало. Но вскоре каждая группа в своем темпе пошла, ощущение толпы исчезло, и стало тревожно. Смотришь на вершину, и кажется, что вот она, близко, за пару часов поднимемся. Тут, в горах, многое обманчиво. И даже горная болезнь у всех проявляется по-разному: от диареи до рвоты, от депрессии до эйфории. Склон кажется крутым настолько, что лучше не смотреть ни вверх, ни вниз, а лишь себе под ноги. Сосредоточиться на том, чтобы покрепче вонзить шипы «кошек» в лед. Но чтобы запомнить, а также в надежде победить свой страх, я, когда мы останавливаемся, чтобы перевести дух, оборачиваюсь и гляжу вниз. Склон подо мной крут и завораживает своей опасностью и спокойствием, и я тоже на некоторое время успокаиваюсь и карабкаюсь дальше. Вверху, внизу, справа и слева от нас шевелятся в ночи огоньки — это люди с налобными фонариками. Уютно, что они есть. Бредут, словно свергнутые звезды, будто их за что-то наказали и сбросили на землю, где им, после всемогущего бесконечно благодатного неба, не по сердцу. И хотят они обратно, и ползут, да тщетно… Не простят их, не примут назад. И светят они из последних сил, и пытаются взобраться, пока сияние их не угаснет…

Я очень захотела вернуться в поезд на свою верхнюю полку возле туалета и ехать, и ехать вместе с теми людьми. И я мгновенно полюбила их, таких непростых, некрасивых и неряшливых, я готова была бесконечно поправлять им простыни, взбивать подушки, выносить мусор и слушать тупые передачи из планшета, лишь бы жить! Я попросила прощения у Бога за свое недоброе отношение к пожилым несчастным супругам — моим попутчикам — и от страха за собственную жизнь принялась горячо молиться об их здравии и воссоединении с сыном. Ручьем текли слезы, ноги обмякли и почти не слушались, но я шла, вгрызаясь «кошками» и треккинговыми палками в лед, ветер все усиливался, дышать было тяжело. Пришлось отвернуться от ветра в правую сторону и подниматься боком.

Вспомнился валун с табличками. С кем Эльбрус не пожелает расстаться сегодня? И страшно так, что даже ноги не слушаются. И папа, что снился мне, вспомнился. Но я и пикнуть не посмела — обещала «выключить» в себе девочку и стать суровым мужиком — слово держу.

От искренней, пожалуй, самой горячей и чистой в моей жизни молитвы стало чуть легче. Наверное, такая возможна лишь в опасности на горе или глубоком горе. Я простила всех людей, которые нанесли мне когда-то мелкие обиды, и почувствовала, что меня простили тоже. Впервые осознала себя грешным человеком со слабой плотью, и это укрепило мой дух. Пока муравьиными шагами карабкалась по вершине Эльбруса, я испытала истинное раскаяние. Мне было стыдно за мои недобрые поступки, дурные мысли, за мою гордыню. Я попросила Бога дотронуться до моего сердца, чтоб пришел покой, чтобы хоть ноги слушались! И вдруг это случилось. Словно по щелчку я мгновенно почувствовала легкость души и тела. Словами нельзя описать благодарность, которую я в тот момент испытала. Теперь, когда не так страшно, можно спокойно идти в неизвестность, на жизнь или на смерть — неважно.

Помолилась обо всех, кто пошел в ту ночь на штурм. Совершенно искренне пожелала им долгой счастливой жизни. И так хорошо стало, и что-то очень похожее на христианскую любовь, любовь к ближнему, ко всему человечеству прокралось в мое сердце. Это чувство длилось недолго, но испытать его, эту абсолютную, такую несвойственную человеку душевную чистоту хоть на несколько мгновений — большое, ни с чем не сравнимое счастье.

Вот и скалы Пастухова. Остановились «сникерснуть». Ветер буквально сносит, но пока мы держимся на ногах, поднимаемся дальше. Вот мы у косой тропы. Здесь ветер дует уже со всех сторон, не отвернешься от него. Вдруг откуда-то из ночи появились две собаки. Путались под ногами, мешая идти. А когда мы остановились, чтобы перевести дух, одна из собак прыгнула на меня сзади, передние лапы на плечи положила. И стала скулить, жалобно, будто не желая пускать выше. Слава подумал пару минут и принял решение вернуться в приют. Мы начали спуск. Спускаться оказалось сложнее. Очень устали ноги, но это не помешало мне любоваться. Ночь сперва побелела, а вскоре нежно порозовело небо, проступили на свет божий горы, сине-серые, зелено-белые, холодные, чужие и прекрасные. А когда взошло солнце, я ощутила, что дико вымоталась и телом, и душой. Собака не пустила… спасла!.. Глупо и наивно так думать. Еще глупее — что она мой ангел-хранитель или действовала от имени папы… Но эти мысли, совершенно не свойственные взрослому человеку, греют меня.