Кэтрин Айзек - Я, ты и все, что между нами

Когда наступило утро, я уже несколько часов мучила себя мыслью, что нужно позвонить ему и забрать свои слова обратно. И не сделала этого только из-за собственного упрямства.

Я просто инстинктивно знала, что должна оставаться сильной. Он спал с другой женщиной, Господи. Если кто-то и должен был приползти обратно на коленях, так это он.

Ждать пришлось долго.

Адам не объявился у меня на пороге с цветами и кольцом, не сделал того широкого жеста, который говорил бы: я буду мужчиной, который нужен тебе и Уильяму. Тем, кто будет любить вас обоих и в горе, и в радости. И да, я занимался сексом с Джорджиной и пропустил рождение нашего сына. Но я изменюсь.

Он не сказал ничего даже отдаленно похожего на это.

Напротив, он тихо ускользнул прочь, оставив меня в беспомощном одиночестве.

Мы встретились один раз после разрыва – посмотреть, сможем ли «справиться с этим». Но я сидела напротив него, плача, пока Адам на автомате отрабатывал обязательные в таком случае действия. Пропасть между нами не могла бы стать еще более очевидной. Я действительно была той, кто инициировал разрыв, но и он поглядывал в сторону двери, не желая умолять меня вернуться. Из-за отсутствия с его стороны стремления что-либо изменить я стояла на своем.

– После всего, что произошло, как мы можем жить вместе? – воскликнула я. Мне искренне хотелось, чтобы он дал мне убедительный ответ, но он молчал. – Если мы и можем сделать что-то для Уильяма, то это единственно правильный путь, согласен?

Слова вылетали из моих уст, будто я писала сценарий для мыльной оперы. Я помню, как протянула ему руку для рукопожатия, желая, чтобы он оттолкнул ее в сторону, схватил меня в объятия и сказал: «Нет, я не позволю этому произойти, потому что ты – любовь моей жизни».

Вместо этого он наклонился, коротко поцеловал меня в щеку, затем развернулся и ушел прочь.

В последующие месяцы я была поглощена сожалениями. Но годы спустя поняла, что правильно поступила. Это было сложным решением, но храбрым. Мы положили конец нашим отношениям прежде, чем наш сын мог стать его свидетелем. Прежде, чем неспособность родителей сохранить отношения разбила бы ему сердце.

И меньше чем через месяц после нашего разрыва Адам и Джорджина официально сошлись.

Он ненадолго переехал жить к ней в Лондон и именно там узнал, что брат его матери – дядя Фрэнк – скончался от отказа печени. Он оставил все свое имущество Адаму, и хотя речь шла всего лишь о скромном доме с тремя спальнями и пенсии, этого было достаточно, чтобы Адам начал думать, что воплощение его мечты жить и работать за границей может оказаться вполне реальным. Он скоро стал планировать эмиграцию, и, хотя я и не знаю подробностей его расставания с Джорджиной, она никогда не была частью этого будущего.

Из-за урагана восторга и отчаяния, которые я переживала, мне сложно вспомнить, как часто Адам виделся с Уильямом в первый год его жизни, до того как уехал во Францию. Но я помню чувство замешательства и ярости оттого, что он не видел Уильяма таким, каким видела его я: нашим ангелом, лучшим на свете, на все времена.

Вскоре я осознала, что именно это переломило что-то во мне, и у меня появилось безразличие: если Адам не хочет вмешиваться и позволит мне самостоятельно растить Уильяма, я буду только рада.

Через день после моей поездки в Пюжоль с Чарли Адам явился в коттедж.

– Полагаю, твое свидание прошло хорошо? – У него было странное выражение лица, и я не могла понять: это его интересовало, забавляло или ему просто не хотелось упустить возможности вывести меня из себя. Я старалась выглядеть невозмутимо.

– Было здорово. Да. Спасибо, – сказала я, делая вид, что сходила на дневное чаепитие к графине Грэнтэм 50 50 Персонаж сериала «Аббатство Даунтон», повествующего о семье английских аристократов начала ХХ века. , а не на ланч с алкогольными напитками, который закончился поцелуями на переднем сиденье «Рендж Ровера».

Он пристально посмотрел на меня:

– Хорошо. Я рад.

Непрошеное ощущение начало покалывать у меня под кожей: не то чтобы неверности – это было бы смешно, – но все же чего-то похожего на нее. Даже если бы не прошло десяти лет с тех пор, как мы расстались, мне все еще хотелось бы бить себя по обеим щекам, напоминая, что тогда он сделал мне и что совсем недавно я застала его снимающим трусики со своей девушки.

– Что не так? – спросила я, чтобы заполнить чем-то тишину.

Его губы дернулись, будто он пытался скрыть улыбку.

– Ничего. Разговоры о первых свиданиях напомнили мне о… пабе «Грушевое дерево».

Название вызвало в моей голове поток воспоминаний о начале наших отношений.

Это была благоухающая июльская ночь, и мы скоротали день и большую часть вечера в эдинбургской пивной в саду под пологом золотого света, греющего наши плечи.

Мы сидели бок о бок на скамейке, так близко, что наши бедра слегка касались друг друга, когда мы двигались. Я смотрела, как он наклонял голову, когда говорил, и ощущала головокружительное тепло, когда он смеялся.

Я много узнала о нем в тот день: где он путешествовал, о его страсти к чтению. Я нарисовала себе образ мужчины, который вежлив с персоналом в баре, щедро дает чаевые, несмотря на то что у него совсем не много денег. Образ мужчины, который из кожи вон лез, чтобы подружиться с собакой-поводырем, чей хозяин сидел за соседним столиком, и который не устроил скандала, когда кто-то пролил свой напиток ему на джинсы.

И хотя я боролась с беспокойством перед свиданием, я не помню ни одной паузы в беседе. Говорить с ним было до странности легко и естественно. Когда одеяло темноты накрыло нас, я почувствовала, как его рука потянулась к моей. Затем я взглянула на него и поняла, как тону в этих глазах, абсолютно уверенная в том, что теряю себя в нем.

– Это было хорошее первое свидание, – согласилась я как можно небрежнее.

Он коротко улыбнулся. Потом наш сын показался в дверях и начал монолог о том, как желудок Вильгельма Завоевателя взорвался на его собственных похоронах.

В следующие несколько дней все, что, по мнению – и желанию – моей мамы, должно было происходить между Адамом и Уильямом, начало сбываться. Они не могли держаться порознь. Я продолжала искать какой-то скрытый мотив, логичную причину, по которой Адам – который был, в лучшем случае, неоднозначен в отношении своих обязанностей, а в худшем – отсутствующим отцом, – не мог насытиться общением с сыном.

Я понимала, что теоретически, формально это хорошо. Не в последнюю очередь потому, что я могла сообщить об этом маме, и это придало бы ей такой нужный импульс. Но я продолжала недоумевать, в чем был подвох. Мог ли Адам действительно наконец-то полюбить Уильяма, вот так просто? Правда ли, что он только сейчас заметил, что, хоть мы и разрушили все, что было между нами, у нас получилось создать этого прекрасного человека?