Ведат Кокона - По волнам жизни

Как ужасно! Несчастны те, кто принадлежит к маленькой нации, над кем довлеет власть сильного! Албания! Отечество! Так ли уж важно это слово? Стоит ли гордиться тем, что ты албанец, преподаватель албанского языка, подданный государства, которое последним вступило в ряды независимых государств, а теперь вот оказалось в пределах фашистской империи, которая проглотила его как ни в чем не бывало, по праву сильного! Правда, и Польшу армия Гитлера захватила в течение трех недель, однако Польша была крупным государством, и поляки вряд ли исчезнут как нация с карты Европы, тогда как албанцев немногим более миллиона…

Исмаил шел задумавшись, с опущенными глазами. Дождь все моросил, и звонок уже прозвенел, когда Исмаил добрался до школы. Двор был пуст. Исмаил ускорил шаг и вошел в класс под желчным взглядом директора, итальянца Доменико Палончини, наблюдавшего за ним с порога своего кабинета, расположенного напротив лестницы.

— Садитесь! — сказал Исмаил ученикам, которые сразу встали, как только открылась дверь. Голос его прозвучал резко.

Ученики были удивлены: они никогда не слышали, чтобы он говорил с ними таким тоном. Обычно их учитель был мягким и добрым, входил в класс с улыбкой и делал знак рукой, чтобы они садились.

Почему он такой хмурый? — взглядами спрашивали ученики друг друга. Что произошло с нашим учителем, отчего он не улыбается, как обычно?

В классе, погруженном в пугливое молчание, не было слышно ни малейшего шепота. Сквозь немытые оконные стекла виднелось свинцовое небо, непрерывно моросивший мелкий дождь и высохшее абрикосовое дерево, которое, казалось, оплакивало опавшую листву.

Исмаил взошел на кафедру, открыл журнал и начал перекличку.

Отсутствующих не было. Все на месте. Тридцать пять человек.

«Очень хорошо», — подумал Исмаил, и глубокое удовлетворение, словно свежая волна, охватило в этот миг его растравленное сердце. Он всегда бывал очень доволен, когда ученики являлись все как один. Маленькая радость, которая чуть ли не ценнее для учителя, чем надбавка к жалованью.

— Хасан Шкоза! — выкликнул он, ткнув карандашом в маленькую записную книжку, которую вынул из кармана. — Иди расскажи мне стихотворение!

Мальчик лет четырнадцати поднялся с задней парты, подошел и встал перед ним — низкорослый, с несоразмерно крупной головой и выпуклым лбом. Самый уродливый ученик не только в классе, но и во всей гимназии. Исмаил испытывал к нему антипатию, хотя как педагог старался подавить ее и быть с ним таким же приветливым, как и с другими.

Хасан Шкоза начал читать:

Родина! Да, вот это и была родина, а не маленькая Албания на берегу Адриатического моря, искромсанная договорами империалистических держав, омытая кровью героев, политая потом согнувшегося за деревянной сохой крестьянина, безжалостно ограбленная эксплуататорами! «Албания, ты честь мне оказала, албанца имя мне дала!» А как же! Большую честь оказала ему, Исмаилу Камбэри, эта Албания! Никогда не забыть ему насмешек французских друзей там, в Париже: «Единственная страна в Европе, где нет железной дороги! И где же находится эта Албания, о которой ты нам все толкуешь?» В Европе немало других крохотных государств, даже еще меньше, чем Албания, однако ни одно из них не сравнится своей отсталостью с его родиной! Сколько раз по пути во Францию, проезжая через Швейцарию или возвращаясь оттуда на родину, он любовался у открытого окна комфортабельного швейцарского вагона изумительным пейзажем Гельвеции, лазурным небом, сиявшим словно величественный сапфир над отрогами остроконечных, покрытых снегом и освещенных солнцем Альп, отражавшихся в голубых водах Локарнского или Люцернского озера, сколько раз невольно сравнивал — да и какой же албанец на его месте не сравнивал бы? — Албанию и Швейцарию: почему маленькая и красивая Албания не удосужилась стать второй Швейцарией на Балканах? Разве ее горы и озера не такие же прекрасные — если даже не прекраснее, — как горы и озера Швейцарии? Но тут он представлял себе свою родину, эту узкую полоску земли на берегу Адриатики, которая изнемогает во мраке невежества и ужасной нищеты. И юношеские мечты, высоко его возносившие, вдруг безжалостно швыряли его на землю. Однажды, когда чистый и свежий ветерок, дувший с перевала Сен-Готарда, обдувал лицо и играл растрепанными волосами, взгляд Исмаила упал на прикрепленную к узкому подоконнику небольшую бронзовую табличку, на которой было написано на четырех языках:

Ну конечно, было бы гораздо лучше для него не высовываться из окна, не уезжать из своей страны и не видеть этих цивилизованных мест! Албании ли с ее отсталостью догонять такую развитую страну, как Швейцария, всяк сверчок знай свой шесток, уж слишком далеко зашел он в своем воображении. И вот эту глубокую безысходность он привез с собой в отчий край, как хроническую болезнь. Но мучившую его немочь он заметил и у своих друзей, которые, как и он, учились за границей и потом вернулись на родину, но только телом, ибо душу оставили в чужих краях. Не единожды Исмаил вступал в спор со своим отцом, Хасаном Камбэри, когда отец выказывал себя горячим патриотом, утверждая, что когда-нибудь и маленькая Албания, сбросив вековую апатию, займет свое почетное место среди других развитых государств. Хасан Камбэри говорил, что у Албании есть все необходимые условия для того, чтобы стать такой страной! Часто слышал он от отца и о том, что Албания может стать второй Швейцарией. Отец казался Исмаилу одним из потомков тех албанцев периода национального Возрождения, которые даже в более глубоком мраке рабства мечтали об Албании независимой и свободной. Но этим мечтам теперь пришел конец, потому что даже этот кусок бедной, горемычной земли на берегу Адриатики захвачен фашистской Италией, которая пытается внушить албанцам чувство собственной неполноценности. Ну как же, велика честь называться албанцем и терпеть полный иронии и презрения взгляд директора школы — итальянца, когда ты берешь журнал и идешь в класс на урок албанского языка! Надо ли зажигать огонь любви к родине у этих юных отроков, которым, возможно, суждено страдать именно от этой любви, внушенной им поэтом и подкрепленной лекциями Исмаила? Надо ли все это маленьким албанцам, сегодня наполовину порабощенным, завтра по-настоящему презренным? А через несколько лет их и вовсе поглотит другая нация, как поглощается маленький ручеек полноводной рекой.