Ведат Кокона - По волнам жизни

Ему казалось, что голова его сейчас треснет, как раскаленный котел, от всех этих мыслей, теснивших одна другую, от вопросов, на которые не находилось ответа. В какой-то миг, потеряв нить размышлений, он словно заглянул в пропасть безумия. Что за сумасшедшие вопросы он задавал себе? Что такое жизнь? Что такое судьба? На них не ответил бы даже какой-нибудь мозг гигантской величины, не то что его жалкий серый комочек. А что если именно так и начинается помрачение ума? Интересно, существуют ли какие-нибудь записки бывшего безумца, где описано, как человек теряет разум и как он к нему возвращается? Однажды он читал, как одна актриса сошла с ума прямо на сцене, исполняя роль Офелии. Публика была поражена великолепным исполнением роли, а на следующий день узнала, что актриса блестяще сыграла потому, что на самом деле сошла с ума. От этого и он не застрахован. И он может тронуться, если будет истязать себя неразрешимыми вопросами.

В тревоге и беспокойстве ворочался он с боку на бок на своем топчане, скрипевшем при каждом движении. Укладывался и так, и сяк, но покой и облегчение не приходили. Волнение тисками сжимало горло, спирало дыхание, и ему казалось, что он умрет от удушья. Открытые глаза от усталости стали слезиться.

Он повернул голову к стене и при тусклом подвальном свете увидел паутину, сотканную пауком в углу низкого потолка. И в этот миг глаза неожиданно для него наполнились слезами, и он заплакал, как ребенок, при мысли о том, что жизнь проходит зря и может угаснуть с минуты на минуту, негаданно-нежданно. Мало, что ли, страданий принесла ему любовь к Софике, так вот теперь огромным и неизбежным ужасом нависла над ним еще и война. Он закусил угол подушки, чтобы подавить рвущиеся из груди рыдания.

Но и Хесма тоже не спала там, на дровах. Она с дрожью в сердце прислушивалась к скрипу топчана и чувствовала, что муж ее чем-то обеспокоен, что сон нейдет к нему, и поэтому тоже ворочалась с боку на бок. Она хорошо изучила мужа, постоянно наблюдая за ним и столько лет прожив с ним вместе, по малейшему признаку понимала, весел ли он или взволнован. Как хороший врач сразу выявляет симптом болезни и ставит диагноз, так и она сразу улавливала душевные тревоги мужа и старалась успокоить его. И не единожды доводилось ей врачевать больную душу мужа. Даже потерпев иной раз неудачу, она не отчаивалась и снова прилагала все силы, чтобы вывести его из болезненного состояния.

Полудрема не мешала Хесме остро ощущать, как муж мается в постели, но она не спешила с утешениями, зная, что в начале такого мучительного приступа он не подпустит ее к себе и озлится еще больше. Она заметила, что муж позволяет ей приблизиться к себе, когда уже вконец изнурен, когда его нервы, натянутые до предела, начинают жаждать успокоения, а мятущаяся душа, как море в штормовую погоду, — покоя. Поэтому, вглядываясь в подвальную полутьму, Хесма — а она теперь совсем уже проснулась — чутко прислушивалась к его легким, обычным для таких приступов вздохам, к скрипу топчана, но не осмеливалась встать и подойти с расспросами. Однако, услышав заглушенные подушкой рыдания, она не выдержала и поднялась осторожно и медленно, чтобы не разбудить свекра и свекровь, сунула ноги в тапочки и, не накинув ничего на плечи, в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами, подошла к мужу, наклонилась, положила руку ему на голову и прошептала нежно и участливо:

— Никак не можешь заснуть?

Он промолчал. Это был добрый знак, он мог резко оборвать ее, а это значило бы, что она испортила все дело. Хесма набралась смелости, присела на край постели и стала гладить его волосы теплой ладонью. Она молчала, не спрашивала больше ни о чем, хорошо зная, что в таких случаях молчание и ласка — единственное средство, могущее снять тяжесть с души ее возлюбленного мужа.

Хесма гладила его, и Исмаилу казалось, что в руке жены заключена волшебная сила, способная заклинать ураганные волны, захлестывающие его растревоженную душу. Признательность к Хесме, беззаветно любящей его, как робкий луч, потихоньку проскальзывающий сквозь щель в темную комнату, медленно захватывала все его естество, одаряя удивительным блаженством, столь желанным для истерзанного сердца. Он ощутил грудь жены у своего плеча, ее теплые губы коснулись мокрой его щеки. Она не шевелилась, боясь спугнуть этот волшебный миг. Успокоенный и полусонный, он услышал, как Хесма неожиданно встала, на цыпочках подошла к лампе, задула ее, вернулась и легла к нему в постель.

Битва за освобождение Тираны продолжалась девятнадцать дней {196} 196 Битва за освобождение Тираны продолжалась девятнадцать дней… — Тирана была освобождена частями Албанской национально-освободительной армии 17 ноября 1944 г., а вся страна — 29 ноября того же года. Эта дата отмечается как День освобождения Албании от фашистских оккупантов. , и после кровопролитных боев, не прекращавшихся ни днем, ни ночью, ведя борьбу с озверелым и оснащенным более современным оружием врагом за каждую улицу и за каждый дом, партизаны освободили родную столицу.

Стоял прекрасный ноябрьский день, какими часто бывают дни поздней осени в этой благословенной земле, когда солнце светит и греет по-летнему, тогда как другие края прозябают об эту пору в слякоти и сырости. Солнце ярко горело в синем небе и было похоже на ослепительный корабль, плывущий в голубом океане. Со стороны горы Дайти дул свежий ветерок, слегка колыша пожелтевшие листья акаций. Казалось, что после жаркого душного лета снова вернулась прекрасная весна, словно природа решила больше не впадать в зимний сон.

Исмаил вышел утром из дома и с Эльбасанской улицы взял левее, на улицу, ведущую к широкому бульвару, который в период итальянской оккупации называли местом имперских прогулок.

Перед тем как выйти на бульвар, возле большого, облицованного мрамором дома, до недавнего времени служившего госпиталем для гитлеровских солдат, он остановился в ужасе: огромная немецкая военная повозка была опрокинута посреди дороги, и две крупные лошади, одна рыжей, а другая гнедой масти, со вздутыми, в засохшем навозе животами валялись в большой луже темной загустевшей крови. У гнедой лошади, убитой, видимо, осколком снаряда, вывалились внутренности, а у рыжей минометный снаряд оторвал ногу до бедра. В солнечных лучах, освещавших эту ужасную картину, этих двух дохлых, совсем недавно сильных, здоровых животных, летало и ползало множество навозных мух.

С глубоким отвращением, до позывов тошноты, Исмаил смотрел на изувеченных, околевших животин. Он впервые видел такое: двух крепких, могучих лошадей, плавающих в крови с вывернутыми кишками и развороченными крупами.