Ведат Кокона - По волнам жизни

Он помолчал немного и тихо произнес, опустив глаза:

— А если надо — и нашей кровью!

Ненадолго воцарилось молчание. В это время поднялся ветер, словно собираясь развеять тревогу.

— Повергни врагов наших, боже, — сказал Таки Ндини, поднимая стакан с ракией.

— А бог тут совсем ни при чем, — недовольно заметил Василь. — Ты сам себе бог и владыка.

— Молодец, Василь Таселлари, — одобрил Цутэ Дишница, чокаясь с ним стаканом. — Хорошо говоришь! Твои слова меня радуют. Даже на душе становится теплее…

— А что, она у тебя замерзла, Цутэ? — пошутил Таки Ндини, не вынимая изо рта цигарки. — Если так, не захворай плевритом…

Цутэ за словом в карман не полезет.

— Ничего, ты за меня не волнуйся, меня быстро поставит на ноги жена твоего хозяина. — (Таки Ндини работал у сапожника, пухленькая, смазливая супруга которого была известна своим легкомыслием.)

— Но ты же сказал, что век свой ты отжил?

— Это все так, но если речь идет о хорошей бабенке…

Раскаты смеха, словно ружейные залпы, огласили лес.

Когда все успокоились, Василь Таселлари достал из кармана отпечатанную на машинке брошюру и передал ее одному из товарищей. Это был «Манифест Коммунистической партии».

Во время таких долгих прогулок по окрестностям Корчи сам Василь или кто-нибудь другой из членов коммунистической группы читал вслух и разъяснял товарищам содержание отдельных страниц «Манифеста». Многое из того, о чем писалось в книге, сначала казалось непонятным даже Василю Таселлари, но ему помог в ней разобраться Али Кельменди.

— Начнем, товарищи. — Звонким голосом нарушая царившую в лесу тишину, Василь Таселлари начал читать. — «Итак, мы видели, что средства производства и обмена, на основе которых сложилась буржуазия, были созданы в феодальном обществе…»

Когда они закончили изучение намеченного на этот день отрывка, Гачо Таселлари по просьбе товарищей зачитал строфы из своей поэмы «Богатые и бедные», которая всем очень понравилась. Особенно удался ему, считали они, портрет величавой дамы с поднятой рукой, которой она, как показалось поэту, собиралась ударить жестянщика, дерзнувшего войти в ее покои. Она получилась у Гачо очень реалистичной. Каждому из них приходилось встречаться с такими богачками.

— А теперь спойте нам что-нибудь, бравые ребята! — сказал Василь Таселлари, потягиваясь после долгого сидения на одном месте. — Да только так, чтобы зашумели, вторя вам, могучие ели Дреновы!

И «ребятки» запели «Песнь о родине». Потом, как водится, настал черед патриотическим песням, созданным во времена сражений повстанцев Рилиндье с турками. Поющим, среди которых выделялись голосами молодые, аккомпанировал на гитаре Дори Йорганджи.

Потом Гони Бобоштари, наделенный, на радость людям, редким по красоте голосом, запел свою песню о прекрасной Вандьелии, которая завладела его сердцем и впервые ждала его вечером на условленном месте свидания…

Когда он закончил петь, все дружно зааплодировали:

— Спасибо, Гони Бобоштари, ты доставил нам большое удовольствие!

Дори Йорганджи ласково похвалил его:

— Ох, и хорошо поешь! Молодчина!

Васк Любонья, знавший сердечную тайну певца, вздохнул:

— Что верно, то верно… Правда, если ранено сердце, если оно сгорает от…

— Какой толк, если оно горит без ответа, как светильник без масла, — шутливо прервал его Ндини.

Гони усмехнулся на его слова и тут же мигом выпалил:

Глаза его загорелись и лицо расцвело в улыбке, словно бутон на заре.

— Слушай, Таки Ндини, пойдем сегодня вечером со мной, и ты сам увидишь голубку Гони Бобоштари.

Пошутив и посмеявшись вволю, молодые люди решили помериться силой; все отличались ловкостью, были крепкими и здоровыми, но никто не смог побороть Василя Таселлари.

— Собирайтесь, ребята, пора возвращаться, — напомнил Цутэ Дишница.

— Пошли, — весело поддержал его Гони. — Пора возвращаться к нашей старушке Корче, помыться, переодеться и еще немного побродить по вечернему бульвару…

Отдохнув, набравшись свежих сил и бодрости в старом лесу, где шумел, остужая лицо, разгулявшийся ветер, группа двинулась в обратный путь.

Исмаил предъявил диплом об окончании литературного факультета, написал ходатайство в министерство просвещения и стал ждать назначения на должность преподавателя. Почти весь день он проводил с друзьями в кафе «Курсаль» — в тени акаций, за круглым плетеным столиком, где собирались старшеклассники, студенты, и приехавшие на каникулы, и те, что уже отучились и ждали, как он, направления на службу, и те, что давно закончили университет и работали кто доктором, кто адвокатом, кто педагогом или инженером. Одним словом, это были сливки интеллигенции Тираны, а значит, и Албании.

Большинство этих интеллигентов, юноши или молодые мужчины, в самом расцвете лет — старшему едва ли перевалило за тридцать, — целые дни проводили в кафе, часами, с утра до вечера, играя в джокер, триктрак, покер или шахматы. С наступлением темноты, разморенные жарой и обалдевшие от скуки, они выходили на улицу, чтобы вскоре снова вернуться в кафе и снова играть в шахматы, покер, триктрак и в джокер — до самого ужина. Потом покидали кафе, собираясь еще совершить короткую прогулку по большому, только что открытому бульвару, а после этого отправиться домой и, поужинав, улечься спать.

В летнее время, ночью, когда жара не давала уснуть, от непрерывного комариного писка в ушах мозг не мог успокоиться даже в уютной постели. Голова, отягощенная сложными карточными и шахматными проблемами, уставшая от энергичного и азартного стука костей о тавлу, все еще прокручивала тот или иной ход, не давая себе ни сна, ни роздыху. Наконец, утомленные и измученные, молодые люди погружались в глубокое забытье. Им снилось, будто к их ногам привязали свинцовые гири, которые не давали сделать ни шага. На следующий день после завтрака они снова устремлялись в «Курсаль» — и те, что уже работали, и те, кто еще не имел работы. Странную картину представляли собой эти доктора, адвокаты, дантисты, преподаватели, инженеры, слонявшиеся целыми днями, и возникал естественный вопрос: когда же люди работают? Никто из них никогда не держал в руках книги и не посещал Национальной библиотеки. Библиотека занимала старую постройку. Прогнившие доски пола покачивались при ходьбе так сильно, что казалось, будто плывешь в лодке. Внутри она напоминала постоялый двор, который вдруг очутился на отшибе и потому опустел: странники, прежде сворачивавшие с дороги под его кров, движутся теперь по новой — ведущей прямо к «Курсалю».