Ведат Кокона - По волнам жизни

— Скажи, Цутэ, ты сможешь подняться, чтобы мы отвели тебя домой?

— Да, — ответил Цутэ и, поддерживаемый товарищами, встал на ноги.

— Оставайся здесь, матрасы у меня найдутся, сама я лягу наверху, в комнате жильца, сегодня его нет дома… — предложила Ольга.

Товарищи посмотрели на Цутэ, ожидая, что он решит.

— Пошли! — сказал Цутэ, поблагодарил хозяйку дома за сердечность и доброту и, опираясь на товарищей, вышел на улицу.

…Ольга долго молилась в углу перед иконой, прежде чем лечь спать. Удобно устроившись в постели, она так и не смогла уснуть: лежала с открытыми глазами и смотрела на колыхавшуюся на стене тень от лампадки. А за окнами в свисте снежной бури рыдала, завывая, ночь. В голову, как назойливые мухи, лезли всякие дурные мысли. Ольга вертелась с боку на бок, стараясь избавиться от тревоги, схватившей ее за горло и не дававшей дышать. О, этот страх, эта ужасная ночь! Впервые ее сын не ночевал дома. Она скосила взгляд на его пустую постель, и тут же из глаз брызнули слезы, потекли по щекам и, скатываясь на подушку, оставляли мокрые следы.

Ольга плакала и думала о том, как она поднимется с зарею и отправится на поиски Теля. Она пойдет и в префектуру, и в жандармерию, куда угодно, лишь бы привести его домой. Как сказал ей тот человек на демонстрации? «Сына твоего арестовали. И моих друзей тоже. И всех повели в жандармерию». Значит, Тель вместе с товарищами там. Значит, ей надо идти именно туда, а не в префектуру. Префектура, наверно, такими делами не занимается. Да, она пойдет прямо в жандармерию, пробьется к начальнику и расскажет ему, почему пришла к нему так рано. Объяснит, что ее сыну не исполнилось еще шестнадцати лет, что он еще подросток. Разве можно держать в тюрьме мальчика? Разве это не позор? Что бы вы сделали, если бы арестовали вашего сына? Верно, так же, как я, побежали бы жаловаться? Вы должны меня понять. За что арестовали моего сына? Что он в конце концов сделал? Участвовал в демонстрации голодного народа, который просит хлеба? Утром в ней участвовали сотни людей, а после обеда их число возросло до нескольких тысяч. На демонстрацию вышла почти вся Корча — рабочие, крестьяне, лицеисты, женщины, старики, дети… Тогда надо арестовать всех, всех посадить в тюрьму…

Да, Тель не сделал больше ничего! Никакой другой вины на нем нет, господин начальник! Участвовал в демонстрации и кричал вместе со всеми: «Хлеба! Хлеба!» Радость моя! Когда ты был маленьким и уставал играть с товарищами во дворе церкви святого Георгия, ты прибегал ко мне на несколько минут и кричал с порога так громко, что весь дом отзывался эхом: «Хлеба! Хочу хлеба!» Мама давала тебе кусочек хлеба с брынзой, ты с аппетитом съедал и опять убегал к ребятам… Счастье мое! Радость моя! И сегодня ты просил хлеба вместе с другими бедняками, которые никогда не бывают сыты… В чем же ты еще виноват, сынок? В чем он провинился, господин начальник? Ни в чем! Разве сажают в тюрьму только за то, что просишь хлеба?

Едва забрезжил рассвет, Ольга накинула на плечи большой черный шерстяной платок с длинными кистями, который связала ей покойная Тина, и вышла из дому. Был холодный февральский день. Казалось, что хмурое, покрытое темными тучами небо напрочь стерло радость с холодного лика земли. От студеного ветра замерзали уши и нос. Под ногами похрустывал снег, толстым слоем покрывавший землю.

Ольга шла будто во сне, с трудом передвигая онемевшие от мороза и тяжелые, словно в оковах, ноги. Ночью она не сомкнула глаз, чувствовала себя теперь разбитой и усталой от волнений вчерашнего дня и страхов бессонной ночи, одиноко шагая по тихой улочке и нетвердо ступая маленькими ногами по скрипучему снегу. И так же, Как ночью, ее ни на секунду не покидали дурные предчувствия и опасения. Всякие мысли роились в мозгу, не давая покоя.

Так добрела она до бульвара Святого Георгия, прошла мимо закрытой префектуры, миновала памятник Национальному борцу и повернула обратно, потому что не знала, куда идти дальше. На улице между тем появились прохожие: они двигались вниз по бульвару, либо торопясь открыть свои лавки, либо идя на базар. Люди спешили, ежась от холода, втянув в поднятый воротник шею и пряча в карманы руки. В это время из переулка у кинотеатра «Лукси» вышла на бульвар группа проживающих в интернате лицеистов, которая направлялась на занятия. Юноши шли строем по два, а вел их староста. Увидев их, Ольга вздрогнула и снова заплакала: Тель тоже должен был сегодня утром, как всегда, идти в лицей… А вместо этого — кто знает, где его заперли, куда бросили…

Скоро откроются учреждения и начнется рабочий день. Ольга смахнула слезы тыльной стороной дрожащей руки, прошла еще немного вперед и остановилась у здания жандармерии. Дежурный, увидев стоящую на морозе женщину, спросил, кого она ищет, и, услышав, что ей нужен начальник, сказал, что прием начинается в десять.

Через два часа Ольга снова была у дверей жандармерии и попросила провести ее к начальнику. Она не сказала, зачем пришла, боясь, что ее не пропустят. Жандарм проводил ее в приемную и предложил подождать. Ольга села на скамейку, а дежурный поднялся по деревянной лестнице на второй этаж.

Закутавшись в черную шаль, съежившись и скрестив на груди руки, сидела Ольга на длинной скамейке в холодной приемной и ждала. Ноги совсем одеревенели — казалось, что в кончики пальцев вонзились тысячи иголок… Женщина содрогнулась при мысли, что ее Тель, наверно, провел ночь в такой же холодной комнате, лежа на такой же длинной и узкой скамейке или, продуваемый сквозняком, на цементном полу.

Пока она предавалась своим невеселым мыслям, дежурный спустился на марш по скрипевшим деревянным ступенькам и поманил ее пальцем. Ольга, встав, с трудом распрямила озябшее непокорное тело и, чувствуя, как задрожали ноги, потихоньку стала подниматься. Дежурный указал ей на дверь в углу большой приемной второго этажа, а сам вернулся вниз, на свой пост.

Ольга стукнула костяшкой пальца в дверь и стала ждать. Никто не отозвался: из робости она постучала так слабо, что даже сама не услышала. Тогда она застучала сильнее. Ей ответили:

— Войдите!

Женщине почудилось, будто голос доносится откуда-то издалека, чуть ли не из-под земли.

Она осторожно открыла дверь и вошла в кабинет с закрытыми глазами, словно кидаясь в пропасть. Войдя, затворила дверь и с замирающим сердцем прислонилась к ней спиной: впервые в жизни ей пришлось переступить порог такого грозного учреждения, как жандармерия. Немного постояв, Ольга открыла глаза.

Прямо напротив двери она увидела широкое окно, через которое робко проникал в помещение слабый свет хмурого февральского утра. У оконного проема спиной к двери возвышался широкоплечий мужчина и смотрел на улицу. Справа от окна стоял большой канцелярский стол с гнутыми ножками и темно-красное кожаное кресло с высокой спинкой. За ним на стене висела фотография Зогу.