Ведат Кокона - По волнам жизни

— Прошу вас покороче, обвиняемый!

— Так я и делаю, господин председатель, клянусь вам! Ежели говорить по порядку про все мои беды да на бумаге их записать (но ведь мы богом обижены — неученые!) и ежели бы в озере Шкодер была не вода, а песок, то легче сосчитать его песчинки, чем мои горести да беды!

— Покороче, обвиняемый, покороче!

— Я коротко и говорю, господин председатель, ей-богу! Вот взял я Махмудие себе в жены, принял с ней два сундука тряпьишка, а какого — не поглядел: верно слово, как бог свят! Да еще за моей-то, вместе с приданым, теща пожаловала! И эти две — старая карга с молодухой змеиной породы — сделали дом мой чистым адом. Из-за этих чертовых сундуков они такой шум поднимали и ели меня поедом, как вши бедняка, на котором сидят. Совсем меня извели, господин председатель! Ну, знай я наперед, чего натерплюсь от них, сбросил бы сундуки с моста — да туда, где поглубже, и всего делов! Честное слово, господин председатель!

В зале по рядам прокатился смех. Судьи тоже расплылись в улыбке, но тут же вспомнили о своем ранге и положении. И вот опять они застыли как истуканы под бременем порученной им важной миссии. Председатель суда заерзал на стуле, откашлялся и позвонил в колокольчик, призывая к тишине и порядку.

— Прошу всех успокоиться! Иначе придется выводить из помещения!

В зале снова воцарилась тишина, и председатель снова обратился к подсудимому:

— Говори, Садык Бошняку, твое положение очень серьезно. Скажи суду правду: ты знал, что в сундуках находились пишущие машинки? И помни: о приданом своей жены разговоров больше не заводи.

— Я ведь говорил вам, господин председатель, — бывает, берешь в дом вещь, а не знаешь, что в ней лежит. И говорил про мою тещу и жену, про сундуки — будь они неладны! — из-за которых эти две стервы рассорили меня с отцом, матерью, братьями, сестрами — со всей родней и соседями. Вот и с вашими сундуками, господин судья, такая же штука вышла: ей-богу, чистую правду вам говорю. А дело было так. Сели раз ко мне двое и велели везти их к Фуша-э-Штоит. Вечер стоял погожий, когда мы поехали. Вскоре они слезли и попросили меня им подсобить. Мы дошли до ложбины. Они остановились, и я тоже. «Ну вот, — сказал я себе, — пришел твой конец, Садык Бошняку. Сейчас они тебя уложат в этой ложбинке, и вся недолга!» И тут меня холодным потом прошибло и дрожь пробежала по телу, ей-ей, господин председатель!

— Короче, обвиняемый!

— Да, коротко, господин председатель! Только не перебивайте меня, иначе я забуду, что говорить дальше. Бог мне свидетель, уж такая беда на голову мою свалилась! Они, эти двое, попросили меня им подсобить. «Ладно», — сказал я им больше из страха, чем по доброй воле. Они разгребли листья и вытащили два сундука. «Что это?» — спросил я их. Тогда один шепнул мне на ухо: «Сокровища. Мы их нашли и прячем, чтобы не забрало правительство». — «А что, разве заберет, говоришь?» — «А ты как думаешь! Правительство — оно на то и правительство, чтобы хапать!»

По залу снова прокатился смех. Председатель потерял терпение и резко зазвонил в колокольчик.

— Тише!

Установилась тишина. Председатель суда был тоском. Он не понял последней фразы извозчика-горца с севера и поэтому переспросил:

— Что ты сказал, обвиняемый?

Садык Бошняку повторил:

— Сказал, что правительство — на то и правительство, чтобы хапать!

В зале опять захохотали. Один из членов суда наклонился к председателю и шепнул ему что-то на ухо. И тогда председатель, до которого наконец-то дошел смысл последней фразы шкодранского извозчика, нахмурил густые черные брови, угрожающе посмотрел на него и злобно спросил:

— Какое правительство? Правительство Его Величества?

Представители власти насторожились. Извозчик приложил ладонь к груди и сказал, словно сам испугавшись своих слов:

— Estakfurulla! [47] Что вы! (тур.) Ничего такого я не говорил!

Председатель, увидев, что судебный процесс начинает превращаться в фарс, снова позвонил в колокольчик и объявил:

— Заседание суда закрывается и откроется снова в три часа, после обеда.

Так в течение нескольких дней в зале мэрии продолжался суд над коммунистами, которые обвинялись в политическом преступлении — пропаганде коммунистических идей, опасных для правящего режима. Слушая выступления, Исмаил часто поглядывал в ту сторону, где сидел сын Ольги Михали. Когда настала очередь Теля, Исмаил вдруг почувствовал внезапное волнение и впился взглядом в волевое, решительное его лицо, в пылающие глаза, плотно сдвинутые брови и поймал себя на том, что верит всем его словам.

Тель говорил спокойно, уверенно, без колебаний. Он сказал, что читал не только те брошюры, которые побывали у него в руках, но и много других книг, посвященных экономическим и социальным вопросам.

— Эти книги содержат коммунистические идеи, — сказал председатель. — Знал ли ты это?

— Знал, — ответил Тель.

— Зачем же ты их читал?

— Я не только читал эти книги, но и пропагандировал их идеи.

— Я спрашиваю тебя, зачем ты их читал?

На какое-то мгновение Тель задумался, потом сжал кулаки и, оглядев с презрением членов суда, ответил им так, как когда-то своей матери Павел Власов:

— Для того, чтобы знать правду!

Исмаил слушал Теля с восторгом, сочувствием и симпатией: если бы в этот момент юноша оказался рядом с ним, он обнял бы его и от души поцеловал. Неужели это тот самый малыш, который обычно играл после обеда в мяч во дворе церкви святого Георгия? Неужели это тот маленький мальчик, который бросал игру, порывисто открывал дверь и кричал на весь дом: «Мама, хочу есть!» Как он вырос и каким стал славным юношей! Черные кудри густых волос кольцами свисали на лоб, а смуглое лицо, опаленное солнцем и ветрами корчинских гор, несмотря на юный возраст, выдавало в нем сильного и вполне зрелого человека.

После выступления двух обвиняемых вновь настал черед Кемаля Стафы, уже снискавшего симпатии публики. Но его защитная речь произвела на сидевших в зале еще большее впечатление:

— Я уже говорил на следствии и заявляю еще раз публично и со всей определенностью на суде: я — коммунист и признаю себя ответственным за все те действия, которые мне вменяют в вину. И не только. Пусть все знают, что я убежденный коммунист и открыто исповедую свои взгляды. Я уверен, что только большевизм избавит трудящиеся массы от угнетения! Я буду неустанно бороться, отдаваясь этому целиком, чтобы порабощенные массы сбросили наконец с себя оковы рабства, завоевали утерянную свободу и стали хозяевами своей судьбы. Достаточно страдали они под игом господ из-за куска хлеба, едва спасавшего от голодной смерти! Каких мук он им стоил! Достаточно угнетала рабочий народ буржуазия, выжимая из него все соки! Его спасение только в большевизме, свет которого излучает страна социализма, Советский Союз! Поэтому я буду бороться за коммунистические идеи, за освобождение рабочих и за счастье моей родины до тех пор, пока жив и пока во мне останется хоть капля крови! А если понадобится, отдам и эту последнюю каплю во имя достижения идеала. Со всей твердостью могу сказать, что готов к этому без всяких колебаний. Я не испытываю ни малейшего раскаяния, так как вступил на путь борьбы и действовал вполне сознательно и по доброй воле. Поэтому я жду спокойно и с чувством своей правоты любого приговора, какой бы вы мне ни вынесли!