Ведат Кокона - По волнам жизни

Предаваясь этим невеселым мыслям, Исмаил вернулся домой усталый и совершенно разбитый. Он никогда еще не был таким опустошенным и вялым. Будто его долго и усердно колотили вальками для полоскания белья.

Хесма встретила мужа по обыкновению приветливо, но, увидев его измученный вид, решила, что он заболел. Улыбка испуганной птицей спорхнула с ее лица.

— Скажи, ты плохо себя чувствуешь?

Исмаил устало отмахнулся:

— Вовсе нет.

Но она не отставала:

— Тогда что с тобой?

— Я ведь сказал тебе — ничего.

В голосе его звучало недовольство. Помолчав, Хесма нерешительно предложила:

— Я принесу обед?

— А вы поели?

Она взглянула на него с удивлением.

— Конечно, ведь уже три часа.

Хасан сидел у огня в углу комнаты и читал газету. В камине весело трещали дрова. Пообедав, Исмаил взял стул и подсел к нему. Хесма поставила на огонь джезве и сварила кофе для мужа. Радостная и сияющая, в комнату вошла Манушате. Легким движением заправив прядь за уши, она с улыбкой спросила:

— Что хорошего пишут в газетах, папа?

— Новости из рук вон плохие. Ну а ты чем нас порадуешь, дочка? Как у тебя с сочинением?

— У меня? Хорошо. Даже отлично. Сегодня преподаватель вернул контрольные сочинения за вторую четверть. Мое — третье из лучших.

— А как дела у Софики? — поинтересовалась Хесма.

— Как всегда, первое место и высшая оценка.

Исмаил, несколько этим утешенный, взял газету и пробежал глазами заглавия. ЛОНДОН И ПАРИЖ РЕШИЛИ ПРИЗНАТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВО ФРАНКО. ФРАНЦИЯ И АНГЛИЯ ПРЕДОСТАВЛЯЮТ ФРАНКИСТАМ БОЛЬШИЕ КРЕДИТЫ. РИМ И БЕРЛИН ТРЕБУЮТ ВЫПОЛНЕНИЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ, ДАННЫХ ДУЧЕ И ФЮРЕРУ. ГИТЛЕР ПРОИЗНОСИТ В ГАМБУРГЕ ПРОГРАММНУЮ РЕЧЬ. ГЕРМАНИЯ И ИТАЛИЯ ПОСПЕШНО ГОТОВЯТСЯ К МОЩНОМУ НАСТУПЛЕНИЮ НА НЕКОЕ ГОСУДАРСТВО. ДАЛАДЬЕ ГОВОРИТ В ПАРЛАМЕНТЕ О ТОМ, ЧТО ОБСТАНОВКА НАКАЛЕНА ДО КРАЙНОСТИ И В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ТРАГИЧЕСКОЙ…

Ситуация, следовательно, такова: Европа оказалась на самом краю бездны. Об этом в один голос говорят дикторы радиостанций, комментируя сообщения из разных стран, об этом пишут албанские и иностранные газеты. Люди живут в бешеном водовороте, который подхватил их и неизвестно, куда занесет…

Исмаил пил кофе и думал об этом, охваченный странными ощущениями: в его душе, словно отвечая накалу страстей в политической жизни, образовался свой, маленький, но столь же бурный, водоворот. Он сам, Хесма, Агрон, Тэфта, Софика кружились в нем, замирая от ужаса и не зная, что же с ними будет…

Открылась дверь, и маленькая Тэфта, держа в руках детское ведерко и формочку, с плачем вбежала в комнату. Обильные горькие слезы текли по пухленьким розовым щечкам. Следом вошел Агрон. В руке у него было яблоко.

— Почему ты плачешь? — спросил дедушка, обожавший маленькую внучку. Не чая души в обоих, он все-таки любил малышку больше. Тэфта подошла к деду, залезла, как обычно, к нему на колени и, все еще хныкая, стала тереть кулачками глаза.

— Почему ты плачешь, голубка моя? — снова спросил Хасан, гладя мягкие волосы ребенка. — Что это за потоки слез?

— А меня Агрон дразни-и-ит, — ответила Тэфта и заплакала еще сильнее.

— Нет, деда, я ее не дразнил… Я ел яблоко и сказал, что ей завидно.

— А вот и дра-азнил, — рыдала девочка. — Всегда меня дра-а-азнит.

— Что он тебе говорит?

— Говорит: зави-и-дно тебе, румя-на-я ду-рочка, бочонок!

Дедушка от души захохотал, а Тэфта все не унималась. Исмаил не выдержал.

— Прекрати! — заорал он и ударил ее по щечке.

Малышка испугалась, заглянула в мрачные глаза отца и сразу замолкла. Хасан возмутился:

— В своем ли ты уме? За что бьешь ребенка?

— В этом доме ни минуты нельзя посидеть спокойно! — раздраженно крикнул Исмаил.

— Они маленькие и не могут не плакать, — ответила Джемиле и взяла Агрона на руки.

— Сумасшедший дом! — бросил Исмаил и встал.

Хесма подошла к мужу и спокойно сказала ему:

— Я затопила печку в твоей комнате. Будешь работать?

— Нет, — отрезал он и вышел.

— Странно, — удивился Хасан, ласково гладя золотистую головку внучки. — Сердиться из-за такой ерунды? Подумаешь, дело большое, поплакал немножко ребенок.

Хесма опустилась на колени около камина и стала смотреть на огонь.

На следующий день было воскресенье. Софика сегодня не придет на обед, потому что заболела гриппом. Исмаил узнал об этом из разговора Хесмы с Манушате. Он с таким нетерпением ждал воскресенья, и вот мечта его лопнула словно мыльный пузырь.

Досадуя, что день испорчен, Исмаил включил приемник. И через несколько секунд итальянский диктор радиостанции «Eiar» сообщил ему, что большая армия сквадристов {116} 116 …большая армия сквадристов… — так назывались бойцы итальянских фашистских отрядов — сквадр. , разделенная на двенадцать колонн, увенчанных знаменами фашистской партии, заполнила улицы Рима, стекаясь к стадиону «Форо Муссолини», где должен был выступить дуче. Диктор сказал, что, несмотря на сильный дождь, митинг начнется вовремя и будет проходить по намеченной программе. В одиннадцать часов секретарь фашистской партии Стараче принял на себя командование отрядами чернорубашечников. Стадион гудел от фашистских гимнов и выкриков: «Дуче, Гитлер, Франко!»

Потом ненадолго установилась тишина и Стараче громко крикнул:

— Saluto al Duce, il fondatore dell’impero! [48] Привет Дуче, основателю империи! (итал.)

Речь дуче началась привычным обращением:

— Camice nere della Rivoluzione! [49] Чернорубашечники революции! (итал.)

Как и в других своих длинных, пересыпанных угрозами речах, которые он произнес уже в Милане и Турине, Муссолини опять заговорил о правах Италии на французские колонии. Затронул вопрос Туниса, Джибути и Суэцкого канала. И опять в его речи звучали угрозы.

Исмаил разозлился: эти высокопарные слова он слышал много раз с самого начала войны в Абиссинии. Они гремели и трещали из репродукторов, приемников, мелькали на столбцах итальянских газет. Он выключил радио, поднялся и вышел на улицу.

А еще через несколько дней, возвращаясь поздно вечером домой, он услышал на площади Скандербега, как хрипел, вырываясь из репродуктора, грубый голос, говоривший по-французски. Исмаил вспомнил, что в это время должен был выступать Даладье. Он остановился и прислушался. Слово «jamais» [50] Никогда (франц.) . , произносимое французским премьером очень решительным тоном, повторялось в речи многократно. Задумавшись, Исмаил не дослушал до конца и отправился дальше.

После ужина он занялся проверкой сочинений, которых накопилось за последнее время немало. Он исправлял ошибки, а мысли витали далеко. На улице печально завывал ветер, ударяясь в стекла и тихонько шурша шелком гардин в открытом окне. А Исмаил размышлял: что ожидало его семью, любимую Софику, учеников и его самого? Что ожидало всю молодежь? Она только-только начинала жить, а над ней уже нависла перспектива до срока покинуть этот мир. Во имя чего? Да просто так… В угоду какому-то Гитлеру или Муссолини, любителям мировых пожаров… В некоторых сочинениях Исмаила поразил сквозивший в них дух пессимизма. И во всех ощущалось тревожное ожидание стремительно приближавшейся бури.