Ведат Кокона - По волнам жизни

Он сложил газету и зашагал дальше. Шел, а мысли все возвращались к знакомому имени… Тель Михали… Внезапно в памяти всплыло, будто ярким светом озарились самые темные ее закутки: это же маленький Тель, сын Ольги, его хозяйки из Корчи, и Вандьеля Михали… Конечно же, именно он!

Проходя мимо часовой башни, Исмаил поднял голову и посмотрел время: без четверти десять. Он пошел быстрее, пересек площадь Скандербега и стал подниматься по лестнице мэрии.

Большой зал суда на первом этаже кишел людьми. Исмаил встретил знакомого, который отдал ему свой пропуск. Расталкивая толпу, он протиснулся к стене и, пробившись вдоль нее вперед, устроился у самого барьера, за которым сидели обвиняемые. Отсюда были видны все.

Прямо перед ним несколько рядов скамеек занимали семьдесят три человека, которым предъявлялось обвинение в коммунистической пропаганде. Кто же из них Кемаль Стафа, а кто — Тель Михали? Сколько ему теперь лет? Он быстро прикинул в уме: тогда ему было лет десять или одиннадцать, значит, сейчас, скорее всего, девятнадцать, а ведь в таком возрасте люди обычно сильно меняются. Сможет ли он узнать во взрослом человеке прежнего мальчика?

Исмаил обвел глазами весь первый ряд и начал внимательно рассматривать каждого из сидевших. Потом перевел взгляд на второй, третий и так до последнего седьмого ряда, не пропуская ни одного лица. Но никто из этих молодых людей не напоминал ему ребенка, виденного когда-то в доме Ольги. Он снова и снова пробегал глазами по рядам, пока наконец не приметил красивого темноволосого юношу, который улыбался, не отрывая от него сияющего взгляда.

Исмаил пригляделся к юноше, узнал его и радостно окликнул:

— Тель!

Тель кивнул и заулыбался еще шире.

В этот момент в зал вошли члены суда, и все семьдесят три обвиняемых поднялись со своих мест.

Так началось заседание суда по делу большой группы албанской молодежи, обвинявшейся в приверженности к коммунистическим идеям. Все подсудимые были примерно одного возраста: самому младшему вряд ли исполнилось семнадцать, а самому старшему — двадцать четыре года. Они обвинялись в устной и письменной пропаганде коммунистического учения, которое, согласно обвинительному акту, наносило серьезный ущерб правящей монархии Зогу. Тесно сотрудничая между собой и вступив в контакт с молодежью многих городов — Шкодера, Тираны, Дурреса, Эльбасана, Корчи, Билишта и Гирокастры, — эти коммунисты основали партийные ячейки и занимались распространением коммунистических идей. На собранные от ежемесячных партийных взносов деньги они приобрели ротаторы, пишущие машинки, бумагу и типографскую краску. Потом на множительных аппаратах напечатали серию брошюр: «Бюллетень № 1 коммунистической организации Албании», «Бюллетень № 2», «Экономическое развитие деревни», «Чего хотят коммунисты?», «Стоимость и прибавочная стоимость».

В обвинительном акте говорилось, что одним из самых ловких и активных исполнителей партийных поручений был Василь Шанто {115} 115 Василь Шанто — один из руководителей коммунистической группы Шкодера. Погиб в бою с оккупантами в феврале 1944 г. Национальный герой. — парень из Тираны, сидевший на скамье подсудимых в первом ряду. Он обвинялся в том, что печатал коммунистические брошюры и рассылал их из столицы по всей стране.

После чтения обвинительного акта председатель суда, низенький подполковник с густыми черными бровями, опросил всех подсудимых по очереди, признают ли они себя виновными. Некоторые из них, малодушные и слабые — и это было видно даже по их поведению на суде, — оказались среди коммунистов людьми случайными. Они вели себя недостойно, отрицали свою принадлежность к движению или клялись навсегда порвать с прошлым.

Лица членов суда, важно восседавших на специально воздвигнутых для этого процесса трибунах большого зала мэрии, удовлетворенно расплывались при таких ответах в улыбке. Председатель суда между тем продолжал задавать вопросы. Исмаил следил за ним и слушал. Вдруг председатель замолк, прокашлялся и, обращаясь к очередному подсудимому, произнес голосом, в котором Исмаил почувствовал напряжение:

— Кемаль Стафа, что ты можешь сказать суду по поводу предъявленного тебе обвинения?

Со скамейки встал симпатичный круглолицый молодой человек и смело посмотрел на судью через стекла очков. Взгляды всех присутствовавших в зале устремились к нему. Люди ждали, что он скажет, Исмаил тоже. А Кемаль Стафа ответил на вопрос твердо, без колебаний:

— Я — коммунист и принимаю предъявленное мне обвинение.

В зале пронесся шепот удивления и восхищения. Исмаил не сводил с него глаз: вот он, тот самый Кемаль, о котором говорил ему коллега.

Кемаль сел, а председатель суда продолжал опрашивать обвиняемых. После решительного ответа Кемаля Стафы публика вяло слушала остальных, потому что их слова ничего не прибавляли к уже известным обстоятельствам дела. Кое-кто из обвиняемых говорил, что вносил свои деньги в общественную кассу, не зная, на какие нужды они будут потрачены. Другие частично признавали вину, подтверждали, что покупали бумагу, краску и пишущие машинки, не предполагая, зачем они нужны. Публика опять немного оживилась, когда Эмин Дураку на вопрос председателя суда ответил, что читал брошюры коммунистов и сочувствовал их убеждениям.

А потом все неожиданно развеселились, когда шкодранский извозчик Садык Бошняку, перевозивший ротатор и пишущую машинку, спрятанные в ложбине Фуша-э-Штоит, засыпанной густым слоем листвы, стал отрицать свою причастность к делу. Он подтверждал, что перевозил в своей повозке какие-то сундуки и даже держал их дома, но понятия не имел о том, что в них было.

— Ты что же, внес в дом сундуки, не зная, что в них лежит?

— Именно так, господин председатель!

— Не вводи суд в заблуждение, Садык Бошняку.

— Видит бог, я не лгу, господин председатель.

— Помни, что ты обвиняешься в политическом преступлении и за свою вину перед государством и албанским королевством ответишь по всей строгости закона.

— Понятно, господин председатель! Если виноват, отвечу!

— Слушай, Садык Бошняку! Может ли быть, чтобы человек внес в дом два сундука, не зная, что в них?

— Бог мне свидетель, чистую правду я вам говорю, господин председатель. Беда — она беда и есть: пришла — отворяй ворота! Как взял я в жены себе Махмудие (лучше бы мне сперва пропасть!) да дали мне за ней два сундука с барахлишком (тряпьишко там кой-какое и мелочь разная по хозяйству), уж больно я тогда обрадовался! Сами-то мы голытьба, разуты, раздеты, и взять-то с нас нечего. Глядите, весь я перед вами, уважаемые господа судьи! Камням, как говорят у нас в народе, и тем на нас глядеть больно, а ведь я круглых пятнадцать годков, больше, чем моя лошадь, гну шею и пот проливаю!