Александр Покровский - В море, на суше и выше...

— Пить надо меньше, — сказал я медикам, — такое открытие профукали. Хотя, может мы к нему и не готовы. Без Атлантиды здесь явно не обошлось.

Оба согласились, но долго еще расспрашивали фотографа о его видениях, пытаясь привести в систему собственные заблуждения.

Командир подгадал прибытие на внешний рейд Главной Базы к вечеру, когда боновые заграждения уже закрылись. Боцман на баркасе с запасом спирта и консервов был отправлен к морскому причалу судостроительного завода. К утру у нас оба якоря оказались металлическими, а деревянный муляж исчез в бездонных боцманских закромах. Вдруг еще пригодится. В Севастополь утром мы вошли победителями.

После этого похода я очень увлекся фотографией и достиг неплохих результатов. Думается, что помогло общение с профессионалом высокого класса. Фотограф же оставил службу и, говорят, удалился от мирских забот, принял сан духовный. Кто-то встречался с ним, якобы, в местах близких. Иные видели его в землях отдаленных. Все, однако, уверяли, что эта встреча доставила им радость. Мне бы, наверно, тоже.

Родился таким же образом, как и все.

Случилось это ранним утром 13 июля 1951 года в подмосковном Павловском Посаде. Писать начал в первом классе палочками и крючочками.

Дальше — лучше. Консерватор. Это позволяло иметь в школе твёрдую тройку, а в жизни — мягкий стул. В 1975 году с треском закончил Севастопольское Высшее Военно-Морское Инженерное училище (ныне «Летучий Голландец»), после чего был послан... и служил на атомных подводных лодках и плавмастерских Северного флота. На берег выбрался только на Балтике. Когда осмотрелся, то понял, что это место — Рига. Вот, так и живет...

Старый московский дворик постепенно погружался в ночную темень. Подмораживало.

Весенняя капель все реже и реже барабанила о кусок старого железа, брошенного у водосточной трубы. Изъеденная ржавчиной, она обломилась на уровне второго этажа, но свою функцию выполняла исправно. Вытянувшись вверх по облупленной стене, она собирала в раструб, как в шапку-кубанку, вешние воды с крыши дома.

Шум городского транспорта, никогда не смолкавший на Садовом кольце, к вечеру становился менее интенсивен, но более нахален. А с приближением темноты этот гул все чаще сопровождался скрипом тормозов и криками, типа:

— Ты чо, козел?! Не видешь, кто едит?! Свалил, лох рублевый!..

Раньше Полкан выходил из своего закутка, садился в арочном коридоре и ждал, ждал, когда на проезжей части покажется козел. Но он не появлялся. Потом это перестало его интересовать. Полкан понял хватким собачим умом, что «козлами» называют людей, которые ездят в маленьких, «горбатых» автомобильчиках. Но иногда случалось, противный визг тормозов становился жутким и исполнялся несколькими автомобилями сразу. А после были слышны выстрелы и истошные крики:

— Лежать!! Руки, руки в стороны!..

Однажды, переборов в себе страх, Полкан наблюдал и эту сцену. Она была поинтересней, чем с «козлами», и тематика ее была чисто собачей.

С десяток ловцов, наряженных в тяжелые зеленые безрукавки, вылавливали бритых с затылка людей, в кожаных куртках и с толстыми желтыми цепями на мускулистых шеях.

И опять это для Полкана стало ясно, как Божий день: ловят людей, сорвавшихся с цепи.

— Эх, — думал Полкан, — недотепы эти цепные... Ну смог сорваться... Убежал... А цепь-то какого черта с собой таскать?... Недотепы, перво-наперво должны от цепи избавиться, чтобы и подозрений никаких, что ты цепной... А теперь что? Ведь, побьют — ладно, так ведь на более крепкую цепь посадят... Ясное дело! Эх-ма !!... Они даже дурнее, чем Гвидон, ротвейлер с Покровки. Его тоже два года назад на цепь посадили, автостоянку охранять. Но будку не построили, кормили нерегулярно, жарким летом, воды — и той не всегда... Забегал я к нему, он мне жаловался... А этой зимой он драпанул... И хоть недалек он по уму, в этих породистых — смекалки никакой, один гонор да родословная, но к Шарику из «Гастронома» прибежал. А тот, естественно, ему ошейник — долой, обрывок цепи — долой... Свобода! Два дня у меня во дворе отъедался... А сейчас где-то на вольных хлебах бегает... А у этих цепных,

как у нашего пуделя с пятого... Только и дел: стрижка да прыжки — лапами размахивать... Выставочный вариант... - умозаключил Полкан.

И ведь, между собой, хуже нет, живут. Перед Рождеством на двух лакированных лимузинах к нам во двор закатили. Мусорный контейнер сбили. Выскочило их из машин человек восемь.

Одни в пальто до пят, другие в куртках... Но с цепями все. Те, что в куртках, орут:

— Надоело ждать! С сегодняшнего дня на «счетчике», ясно?! Ты, не вякай, Азиз...

И этому Азизу по морде ногой. Ловко так, в прыжке. Арчибальд, пудель наш с пятого, так не может... А этих, видно, дрессируют лучше... Азиз в сугроб. А тот, в куртке, ему на цепь ногой наступил и говорит:

— Замочу... И здесь же, урою...

Нет ума, нет... Во-первых, откуда вода в мороз? А во-вторых, посмотрел бы я, как он здесь яму копал... Урою?! Так бы в метро и провалился. Вот оно, под животом у меня шумит, я-то чую.

Полкан потянул носом. Пахло рыбой и жаренным луком с Большого Козловского, мясом и уксусом — с Сухаревской площади, и чем-то непонятным и приторным — из Ленкиного окна.

Полкан не отрывая голову от передних лап поднял глаза и посмотрел на незанавешенное окно второго этажа.

А вот и Ленка... Опять перед зеркалом, в чем мама родила. Рисует у себя на лице. Хотя бы занавески задернула... Опять Макаровна с третьего, что напротив Ленкиного, орать будет на весь двор... Обзовет Ленку всякими словами. А что кричать? У Ленки работа трудная...

Бабочка она — ночная... Даже зимой ей работала. Мироныч мой работу эту не одобряет, но и Ленку в обиду не дает. А Макаровне он так и сказал: «Не богохульствуй, - говорит. — Наконец-то девка оделась по-человечески, да и харч у нее теперь завсегда... А что она научным сотрудником-то получала?... Слезы... Эх, Макаровна, жизнь ноне другая...» Мироныч — он мудрый и знает что к чему... А бабочкам зимой, конечно, не сахар...»

Полкан поднял голову и опять потянул воздух носом. Уловив что-то знакомое в его мартовской прохладе два раза радостно вильнул хвостом.

Под лапой кто-то зашевелился. Он сунул большой черный нос между лап, но тут же поднял голову и фыркнул. Из мехового коридора лежащих параллельно передних лап выскочил таракан. От него пахло химикатами. Описывая неимоверные зигзаги, падая и замирая, и опять поднимаясь, он добежал до открытой двери, как есть сопротивляясь состоянию невменяемости и выбежал на улицу. Полкан брезгливо посмотрел ему вслед.

...Странные все-таки люди... Зимой им обязательно надо быть бабочками. Перед тем, как выгнать таракана, они зачем-то меняют ему запах. С цепи сорвутся, а свободы не хотят... — философствовал Полкан, положив свою большую вислоухую голову на черный мех передних лап.