Александр Покровский - В море, на суше и выше...

Асфальтовую дорожку от первого КПП до Гарнизонного дома офицеров вымыли с мылом, поэтому после первого же дождика она начала источать одуряющий запах земляники, а на поверхности луж возникали красивые радужные пузыри. Вытоптанную вратарскую площадку на футбольном поле аккуратно подкрасили зеленым, а вместо урн расставили железных пингвинчиков с широко раскрытыми клювами. Из винного магазина исчезли суровые крепленые напитки по 2.20, вместо них красивыми шеренгами расставили бутылки с кубинским ромом, шампанским и югославским вермутом. Ходили слухи, что в Военторг завезли копченую колбасу и венгерских кур, но их пока не продавали.

Военный комендант умиленно бродил между штабными и казарменными зданиями, наслаждаясь выбеленными бордюрами и художественно выполненными табличками: «Сооружение № 34/2-11. Отв. ст. пр-к Забодайло», «РЩ-4-ЗПДРЦ», «Стой! Граница поста! Стреляют без предупреждения!» Все было параллельно и перпендикулярно, ничего не валялось.

Однако у коменданта был враг. Сильный, жестокий и беспощадный — осень. Она сеяла дождем, оставляя на асфальте неуставные лужи, разбрасывала на асфальте желтые листья, а спелые каштаны оставляли на тротуаре возмутительные кляксы.

Около КПП комендант долго из-под козырька фуражки разглядывал зеленые насаждения, затем внезапно просветлел лицом и скомандовал: «Комендантский взвод ко мне, со швабрами и тубаретками!»

К обеду комдиву позвонили из Москвы и сообщили, что Министр выехал. Управление дивизии попрыгало по тачанкам и рвануло к КПП.

Очевидцы рассказывали, что, когда генерал вылез из «Волги» и огляделся, у него подогнулись ноги. Он плюхнулся обратно на сидение, судорожно вытер вспотевший лоб и сумел только прохрипеть: «Идиот!..»

Устав бороться с листопадом, комендант приказал обтрясти все деревья вдоль дороги. И теперь министру предстояло ехать по абсолютно черной, мертвой аллее. Голые ветки безжизненно тянулись к дороге, как будто на ней разлили синильную кислоту или шарахнула нейтронная бомба.

А дальше переливался желтыми и багровыми красками осенний парк...

Начальник Академии генерал-полковник Н* получил директиву Главпура. Невзрачная бумажка, отпечатанная на серой, оберточной бумаге, производила странное впечатление. В типографии даже не удосужились разрезать страницы, и брошюру надо было читать, развернув ее в один лист. Страницы в этом полиграфическом шедевре шли, как водится, не по порядку, поэтому генерал, с трудом отыскав следующую страницу, успевал забыть содержание предыдущей.

Директива громыхала сталью: «Вести бескомпромиссную борьбу с пьянством и алкоголизмом... до конца месяца доложить списки офицеров, склонных к употреблению... развернуть широкую пропагандистскую кампанию...». Генерал матерно выругался в селектор и вызвал начальника политотдела.

На следующий день в актовом зале собрали профессорско-преподавательский состав Академии. Начальник зачитал Директиву. Ее содержимое возмутительно диссонировало с лицом генерала, который, как всем было хорошо известно, пришел на Академию с должности Командующего округом и был, что называется, «не любитель».

— И еще, товарищи офицеры, — хрипел генерал, — есть информация, что некоторые преподаватели после окончания служебного времени употребляют прямо на территории кафедры! Прекратить! А чтоб было неповадно, после окончания рабочего дня приказываю в Академии отключать электроснабжение!

Начались репрессии. Свежеиспеченные кандидаты и доктора военных наук организовывали банкеты в глубокой тайне и, подобно франкмасонам, обменивались в коридорах многозначительными взглядами и перебрасывались записками. Обсуждать вслух запретную тему боялись. Получение очередных воинских званий превратилось в унылую процедуру, которая никого не радовала.

Постепенно, однако, о грозной директиве стали забывать, тем более, что несколько раз все желающие видели начальника Академии в состоянии глубокой алкогольной задумчивости.

Однажды зимним вечером генерал собрался домой. Выйдя на улицу, он хозяйским взглядом окинул корпуса Академии и обомлел. Обесточенные здания возвышались мрачной черной громадой, однако во многих окнах теплился слабый свет. Это горели стеариновые свечи из «тревожных чемоданов». Привыкшие к тяготам и лишениям военной службы пехотинцы нашли способ припасть к любимому напитку.

Генерал достал сотовый телефон.

— Дежурный, это начальник Академии. Во изменение моего приказа, свет в корпусах включить и более на ночь не выключать! А то спалят на хуй Академию!

И, выключив телефон, про себя добавил: «Видать, не судьба...»

— Ну почему я, товарищ полковник?!

— А кто? — искренне удивился начальник штаба, — Начхим был в прошлом году.

Да, действительно.... Все знают, что в авиационном полку в мирное время два безработных: химик и инженер по радиоэлектронной борьбе. Химик был в прошлом году...

— Давай, иди к мобисту, личные дела уже пришли, и потом, чего ты так расстраиваешься, две недели всего!

Мобист сидел за столом, обхватив голову руками. Перед ним горой были навалены личные дела офицеров запаса.

— Вот! — горько произнес он и открыл наугад картонную папку, — музыкальный критик! Панка полетела на стол. — Артист цирка! У нас своих клоунов мало! Врач ветеринарный. Трейдер! Что это за блядь такая — трейдер, скажи ты мне, а?!

Я не знал.

Каждый год повторялась одна и та же история. По плану мобилизационной работы мы должны были проводить сборы офицеров запаса, приписанных к нашей части. Однако военкоматы с упрямством, которому позавидовало бы стадо матерых ишаков, каждый год облегчали себе задачу, призывая на сборы не тех, кого надо, а тех, кого удалось отловить, кому было лень доставать медицинские справки или скорбных на голову экстремалов, фанатов «Зарницы». Два дня ушло на создание программы учебных сборов, ругань с вещевиками и прочие захватывающие мероприятия, а в понедельник мы с мобистом на КПП встречали автобусы с партизанами.

По замыслу командования, тыловики должны были развернуть ППЛС — пункт приема личного состава. Представлял он собой анфиладу палаток, с одной стороны которой должно входить дикое и неотесанное гражданское лицо, а с другой выходить полноценный воин, переодетый, постриженный, со всеми необходимыми прививками, «с Лениным в башке и с наганом в руке», радующий своей формой и содержанием командиров и начальников всех степеней.

Тыловики, однако, решили по-своему. Прививок на две недели решили не делать, табельное оружие, даже без патронов, выдавать побоялись, а парикмахер из КБО по понедельникам работать не мог по чисто техническим причинам. Поэтому работа ППЛС ограничилась переодеванием наших партизан в х/б образца 1943 г. Как известно, в армии существует только два размера формы одежды: очень большой и очень маленький, всякие там XL не прижились, поэтому наши воины, надев слежавшиеся пилотки, косоворотки и «кривые штаны» мгновенно превратились в клонов Ивана Чонкина.