Андрей Рубанов - Жёстко и угрюмо

В тот заплыв я пошёл как в последний.

Сегодня был мой последний день перед возвращением домой. Последняя сотня лежала, сложенная вдвое, в кармане моих штанов, оставшихся на берегу.

Меня быстро отнесло метров на двести, – я не успел испугаться, как вдруг течение ослабло и остановилось; меня медленно потащило сначала вдоль берега, а потом назад в бухту. Сил я не потратил, всё происходило само собой. Пацифик не хотел, чтоб я пропал, унесённый течением или ветром, – наконец между нами возник контакт, мы поняли друг друга; я понял, как он устроен, а он понял, как устроен я.

Одну из волн попробовал поймать, дождался удобного момента, начал грести, и даже попытался встать на доску, – это выглядело, по точнейшему русскому выражению, «раком-боком»; но не сумел, упал, и волна меня накрыла.

Я долго сидел под поверхностью, терпел, ждал, пока волна не прокатится над головой, тяжко грохоча и сверкая пузырями воздуха; потом выбрался и отдышался.

Когда океан поднимал меня, я видел далеко к северу, на берегу, шеренгу идолов: они стояли затылками ко мне, они смотрели на сушу. Земная твердь была для них важнее водяной пустыни.

Я никогда в жизни не уходил так далеко на открытую воду; все реки, озёра и моря, в которых я когда-либо плавал, теперь казались мне дождевыми лужами.

Доска ещё вчера представлялась спортивным снарядом, инструментом для забавы, – сейчас я относился к ней как к предмету, который спасает мою жизнь, как к судну, плавательному средству; всё, что было нужно – управлять доской, как рулевой управляет кораблём.

Так Пацифик сообщил мне свой первый урок.

Я не услышал эту истину, она не прозвучала в моей голове – я сам до неё дошёл. А океан сделал всё, чтобы это произошло.

Не учись кататься на доске. Это всё хуйня, забава. Это потом само придёт.

Учись плавать в океане.

Учись держаться на воде, учись перемещаться, учись не паниковать – однажды, может быть, это спасёт тебе жизнь.

А если ты об этом напишешь – это, может быть, спасёт жизнь кому-то другому, твоему читателю, и даже если это будет всего один человек – значит, ты всё сделал не зря.

Кататься на доске трудно научиться, это физически тяжёлая забава, а вот держаться на воде, двигаться туда, куда нужно, используя воду как самодвижущуюся дорогу, – это пригодится любому взрослому человеку.

Несомый волнами назад в бухту, я наконец понял, как устроен мир народов Тихого океана.

Их головы продуты ветром и наполнены грохотом волны.

Их сознание промыто океаном.

Энергетика океана слишком сильна, она подавляет энергетику человека, но одновременно оказывает на неё благотворное влияние.

Океан является полем абстрактного мышления, это сверхсила; он даёт пропитание, он устанавливает погоду, он является дорогой для передвижения – и одновременно источником смерти, гибельных ураганов.

Океан нельзя победить или подчинить – он есть воплощённое абсолютное могущество.

Однако его можно постичь, понять, разгадать его законы, приспособить.

И тому, кто сумеет это сделать, океан может даровать благоденствие, жизнь мирную и счастливую.

Кто хоть раз качался на его волне, оглохший и захлебнувшийся, переполненный восторгом, – тот скажет, что я прав.

Меня понемногу тащило назад в бухту, я никак не мог подстроиться, правильные волны сменились беспорядочной зыбью, но берег был уже в сотне метров; я видел людей, гуляющих по набережной, и собак, спустившихся к воде, чтоб облаять морских черепах. Гордость переполняла меня: вчера я вошёл в воду неумёхой, а сегодня швартуюсь бывалым мореманом, не прилагая усилий, – каждая новая водяная гора сама толкает меня к берегу.

«Ого-го! – закричал я мысленно. – Победа! Я покорил стихию! Презирал сёрфинг – и вот сам стал таким же! Ничего не умею, конечно, – но зато знаю, как это делается! Понял основные правила!»

Тем временем стихия влекла меня и мою доску в неверном направлении: в бухту, но мимо пляжа – на скалы.

Направо от скал был пляж. Налево – пирс и лодки. Мне следовало забрать либо круто вправо, либо круто влево. Но забрать я уже никуда не мог, руки не слушались, всякая попытка загрести руками приводила только к приступам боли в плечах.

Берег был совсем рядом, я мог закричать – и меня бы услышали.

Путь к надёжной горизонтальной тверди преграждала гора камней, каждый размером с автомобиль, и волны, баюкавшие меня, десять минут назад казавшиеся дружелюбными, здесь обращались в ревущую душегубку, плюющуюся пеной.

Я собрал все силы и попытался выгрести левее, в сторону пирса, но бесполезно: здесь, у самого берега, вода двигалась хаотично, подладиться под неё не удалось.

Меня вот-вот должно было ударить о скалы.

На глаз, я двигался примерно со скоростью велосипедиста, километров 25–30 в час; и с этой скоростью, немаленькой, я должен был вот-вот ёбнуться о твёрдую преграду.

В последний момент я решил пожертвовать доской и выставил её вперёд.

Доска приняла на себя удар и, к счастью, выдержала.

Я ухватился за скользкие спины валунов. Вода отхлынула, с той же страшной силой, попыталась подхватить доску, привязанную к ноге: меня могло снова утащить назад, но я, не будь фраер, справился с проблемой: изо всех сил упёрся в камни задом и коленями, потащил за шнур, выдернул доску из воды и поднял над головой.

Выбирался как краб, раскорячившись меж скользких валунов, ободрался весь; дошёл до ровного песка, там сел отдыхать. Разбитые локти и колени щипало от солёной воды.

Спустя время подошли трое местных, мальчишки лет по двадцать, в шортах и сильно застиранных футболках.

– Это мой сёрф, – сказал один из них, коренастый.

– Нет, – сказал я, – это сёрф Хуана. Я взял этот сёрф у Хуана в рент.

– Да, – сказал коренастый мальчишка, – я знаю. Хуан – мой двоюродный брат. Он дал тебе в рент мой сёрф.

– Хорошо, – сказал я. – Чего ты хочешь, брат?

– Отдай мне мой сёрф, брат.

– Это сёрф Хуана, – возразил я.

– Нет, – ответил коренастый. – Это мой. Я сам поговорю с Хуаном. Отдай мне мой сёрф.

Я быстро сообразил, что пацан мне не врёт. Я видел этих пацанов, и их собратьев, каждый вечер в центре деревни. Это не могло быть разводкой. Никто на острове не будет похищать доску для сёрфинга. В деревне живёт едва три сотни парней примерно одного возраста, все они друг друга знают, почти у каждого есть доска, или две, и все эти доски известны наперечёт, так же как наперечёт известны все мопеды, автомобили, лошади и коровы на маленькой земле Рапа-Нуи.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо, брат. Это твоя доска? Верно?

– Да.

– Не Хуана? Именно твоя?

– Да.

Я отдал ему доску; он взял её, не осматривая; все трое удалились, солидно переваливаясь; у них были фигурные треугольные спины, сильные зады и бёдра, они выглядели настоящими детьми океана.