Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Не подавали к столу горячий посеет из молока с сахаром и пряностями, сдобренный бренди, не было и полуночной мессы в церкви Галвала, где все всегда притопывали ногами, чтоб согреться, и старались незаметно подышать на заледеневшие руки прямо в середине молитвы.

Потом на смену январю пришел февраль с первыми признаками весны. Скучала ли она по Кенджи? Девушка старалась не думать о прежней жизни, но воспоминания частенько тревожили ее, подбираясь незаметно, когда она была занята работой, когда ученицы напряженно трудились, склоняясь над своими рамами с натянутым на них полотном, а их болтовня звучала точно так же, как треп молочниц в коровнике, сплетничающих о том, кто кого пригласил плясать на деревенских танцульках; когда она вместе с Лейлой ходила прогуляться к бастиону с пушками на вершине холма и наблюдала за волнами, бьющими в берег у его подножия, точно так, как они бились о волнорез в Маркет-Джу; когда она чистила репу или просыпалась рано утром, не сознавая, кто она такая и куда попала.

Ее жизнь оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. Жить в этом чужом месте было просто, и жизнь была вовсе не скучная и не суровая. Временами, конечно, приходилось трудно, но никто не был с ней жесток. Хотя Кэт много времени проводила в молитвах, по крайней мере столько же уходило на приготовление и питье чая, когда женщины прерывались на отдых и садились посплетничать, да так, как в Кенджи никто и никогда себе не позволял. Мытье в хаммаме стало для девушки настоящим открытием и очень скоро из тяжкого испытания, от которого она поначалу приходила в ужас, превратилось в удовольствие, которому она теперь с наслаждением предавалась.

Пища была не просто месивом, чтобы набить утробу, но всегда вкусная, изобретательно приготовленная и сдобренная специями, изящно сервированная — такое же удовольствие для глаз, как и для языка, как нередко шутила Хабиба, наполовину словами, наполовину жестами показывая ей, как заправлять таджину овощами. Хасна научила ее, как готовить себе сурьму для глаз и ресниц из камня с мягким металлическим блеском, напоминавшим цвет крыльев сороки. Камень этот они вместе покупали на суке, а потом его растирали до образования порошка, из которого делали нечто вроде пасты. Ею заполняли изящный флакон с тонкой серебряной лопаточкой, закрепленной в пробке. Кэт научили, как накладывать сурьму на ресницы, чтоб не попадало в глаза и из них не текли слезы, оставляя на щеках черные дорожки.

По мере того как девушка все больше овладевала их языком, она стала лучше разбираться и в том, что ее окружало. Мужчина, которого все женщины именовали Сиди Касим бин-Хамид бин-Муса Диб, на самом деле был тот, кого она знала как аль-Андалуси, капитан корсарского корабля; но все здесь, кажется, относились к нему не со страхом, а с уважением и даже с любовью. Он широко занимался благотворительностью, он богатый купец и праведник, говорили ей. То, что праведник торговал рабами из иностранцев, включая ее саму, представлялось им совершенно нормальным делом, словно он продавал лошадей или призовых верблюдов, и через некоторое время Кэт обнаружила, что и ее собственные взгляды изменились. По сути дела, ей было затруднительно думать о себе как о рабыне, даже как о служанке, потому что хозяин появлялся у них редко, а те домашние работы и заботы, что на нее были возложены — помимо занятий вышивкой, — едва ли можно было назвать обременительными. У нее оставалось гораздо больше времени для себя, чем это было в Кенджи, и она — к собственному изумлению — обнаружила, что перспектива мести двор или возиться с цветами вовсе не вызывает у нее раздражения, а скорее она с нетерпением стремится к таким занятиям, дающим возможность погрузиться в себя и обрести полный покой и безмятежность; девушка занималась этим, даже когда никто о том не просил, и за этой работой выявила в самой глубине души некий твердый и устойчивый стержень, о существовании которого раньше не подозревала.

Однажды — прошло уже почти семь месяцев, как Кэтрин поселилась в доме своего хозяина, — раис внезапно, без предупреждения появился во дворе. Она как раз сидела, прикрыв глаза и подняв лицо к небу. Метла валялась у ног.

— Ты нынче прямо как роза, — тихо сказал мужской голос, — чьи лепестки впитывают солнце.

Она в испуге открыла глаза. Вскочила, зацепилась ногой о метлу и чуть не упала. Раис подхватил ее и осторожно усадил обратно.

— Спасибо, Сиди Касим, — пробормотала она.

— Просто Касим, этого вполне достаточно.

— Хорошо, Касим. — Ей было странно так к нему обращаться. Она ведь никогда не называла сэра Артура Харриса просто Артуром; сама подобная мысль казалась ей абсурдом.

— Почему ты улыбаешься?

— Просто вспомнила своего бывшего хозяина.

— Он был похож на меня?

От этого предположения она развеселилась и заулыбалась еще шире. Сэр Артур, флегматичный, с густыми бакенбардами, англичанин до мозга костей, — невозможно представить себе двоих менее похожих друг на друга людей.

— Ничего общего!

Касим, кажется, не представлял, как реагировать на подобное утверждение, и перешел к другой теме:

— Тебе нравится мой дворик?

— Здесь очень красиво и… безмятежно.

— Я не знаю такое слово — «безмятежно».

— Тихо, мирно, спокойно — отличное место, где можно посидеть и поразмышлять.

Выражение его лица вдруг изменилось, жесткие складки разгладились, морщины на лбу разошлись.

— Это чахар багх, — сказал он. — Сад, поделенный на четыре части, так сделан, как звездный сад, как вечный рай. Жизнь человека начался в райском саду, и мы возвращаться назад в райский сад, чтоб умирать. И вот это изображать наш путешествие, — он указал на каналы с водой, тянущиеся от фонтана в центре двора, — потому что мы всегда в движении, как вода, ищем счастье, знания, веру. В Коране говорится, что четыре реки текут в саду Эдема: реки из вода, молоко, мед и вино. Но как видишь, здесь, в мой маленький земной рай, что спрятан от остальной мир, мне нужно удовлетвориться только водой. Но когда я здесь, я довольный и счастливый.

Он поднял руку и сорвал розу с ветви, тянувшейся вверх по камням арки.

— Какой совершенство! Бог есть красота, и Он любит красоту. Сегодня, наверно, самый лучший день, для который Он назначил этот цветок. Его лепесток еще не тронул насекомый или гниль, они еще не начал вянуть. Его аромат — аромат рая. Но завтра он начнут умирать. Лучше я сорву сегодня и брошу лепесток в фонтан, который есть источник его жизни, чтоб помнить его в самом совершенном форме.

Мужчина на секунду приложил розу к щеке Кэт, чтобы она вдохнула аромат и ощутила нежное прикосновение к своей коже, и, хотя сам он ее не касался, она почувствовала, как ее словно обожгло огнем, живым и яростным, этот ожог прошел по всем нервам, будто молния, которая на мгновение соединила их. У нее перехватило дыхание. А потом раис смял цветок в ладони, так что его аромат заполнил все вокруг, и пошел к фонтану, чтобы высыпать в него лепестки.