Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Вот такая, значит, и будит у миня жизнь. Я навсигда застряну в Кенджи в супругах маево тупого кузена Роберта и буду жить в лачуге за коровником, вся раздавшаяся, каждый год биременная новым рибенком. И буду патом растить эту банду атродьев и памру в бизвеснасти. Дажи думать ни магу об этом! Нада бы мне отсюда сбежать. Графиня Солсбери в августе собиралась навистить леди Харрис. Если я к тому времини успею закончить напрестольную пелену и сумею убедить ее забрать миня с собой, может, тогда у миня будит шанс отсюда убежать…

Резкий звонок телефона вырвал меня из семнадцатого века.

Я прошла на кухню и с опаской уставилась на аппарат, словно из него в любой момент мог выпрыгнуть Майкл. Но голос, раздавшийся из трубки, не был мужским.

— Джулия?

Это была моя кузина.

— Элисон, я ужасно рада тебя слышать! Как ты? Я все собиралась тебе звякнуть… Только у меня сейчас неприятности…

— Джулия, Бога ради заткнись и послушай!

Я отставила трубку и в изумлении уставилась на телефон. Это было совершенно не в стиле Элисон — обычно она разговаривает вежливо. Я снова приложила трубку к уху, но услышала только тяжелое дыхание, словно она пробежала целую милю.

— Тут такое случилось… с Эндрю… — Рыдания.

Я молчала, не зная, что сказать. Он что, опять ее бросил? У Эндрю Хоскина всегда была склонность ходить налево и блудливые глазки; супруги и в Корнуолл-то перебрались отчасти из-за какого-то его очередного романа на работе, но это было довольно давно. Или теперь Элисон от него ушла?

Кузина ведь много лет угрожала это сделать, но я и представить себе не могла, что у нее когда-нибудь хватит на это пороху…

— Он… он умер!

— Господи, Элисон, не может быть! Я так тебе сочувствую! С тобой все в порядке? Извини, конечно, ты сейчас в расстройстве… Господи, но что с ним случилось?!

Долгая пауза. Наконец Элисон собралась с духом.

— Он… повесился. На чердаке. Я… — Речь прервалась животным ревом, как от непереносимой боли. Меня всю передернуло.

— О Боже, Элисон!.. Пожалуйста, перестань. Я уверена, ты тут совершенно ни при чем!

И с какой стати я это ляпнула? Понятия не имею. Конечно, она была тут очень даже при чем. Все-таки Эндрю был ее мужем. На другом конце линии воцарилось угрожающее молчание.

— Элисон? Я сама не понимаю, зачем я так сказала. Элисон?

Но она уже положила трубку. Я попробовала сама ей позвонить и повторяла эти попытки весь день, через небольшие интервалы, но всякий раз нарывалась на автоответчик. В конце концов оставила на автоответчике сообщение с глубочайшими извинениями и прекратила свои попытки.

В тот вечер я не стала читать записи Кэтрин Триджинна, а вместо этого принялась размышлять не об этой девушке, жившей четыреста лет назад, и не о своей собственной несчастливой судьбе (в который раз!), а о своей бедной кузине. Что можно чувствовать в подобной ситуации, когда делишь жизнь с человеком, который внезапно, ни с того ни с сего, без каких-либо объяснений и предупреждений вдруг уходит от тебя, разрывая не только ваши с ним отношения, но и свои отношения со всем этим миром, разрывает невосстановимо и навсегда?

Каким бы несчастливым ни был их брак, что могло заставить обычно жизнерадостного и толстокожего Эндрю покончить с собой, причем столь жестоким образом, да к тому же прямо в доме, который супруги вдвоем восстановили из развалин, из груды пыли, плесени и гнилых досок?

Но когда я наконец выключила свет и заснула, мне приснилась вовсе не Элисон и не Эндрю, висящий в привязанной к балке петле, а Кэт Триджинна. С ней что-то происходило, что-то ужасное… Но мне так и не удалось до конца понять суть грозящей ей беды, разглядеть нависшую опасность. В голове эхом отдавался вопль «Боже, спаси нас!» — а когда я проснулась, то обнаружила, что и сама в тревоге. Обычно я просыпаюсь медленно, словно ныряльщик, всплывающий с большой глубины, но в то утро все было иначе. Кожа зудела, а я была напряжена, словно кто-то наблюдал за мной, пока я спала. Внезапно зациклившись на этой мысли, я сорвала с себя одеяло и отшвырнула в сторону, спрыгнула с постели, оглядываясь по сторонам, словно ожидая увидеть притаившегося грабителя. И конечно, никого не обнаружила. Проклиная себя за бессмысленное и идиотское поведение, я приготовила кофе и снова позвонила Элисон.

На этот раз бедняжка сама взяла трубку.

— Алло? — Голос звучал слабо, едва слышно, словно очень издалека и при скверном качестве связи.

— Элисон, это я, Джулия. Слушай, мне очень жаль, что я вчера такую глупость сморозила… — Я замолкла, не в силах придумать ничего более подходящего.

— Ладно, ничего. Я просто не могла с тобой разговаривать… ни с кем вообще… сил не было. Мне надо было уйти, уехать… от всего этого, от него, вообще из дома…

— Но теперь ты вернулась, — заметила я. Брякнула очередную глупость.

— Да. — Ее голос звучал очень неуверенно.

— Послушай, — быстро сказала я, не слишком колеблясь. — Может, мне приехать к тебе и помочь? Чтоб тебе хоть немного передохнуть? А еще у тебя будет жилетка, чтобы выплакаться, — да все, что угодно.

Мне это нетрудно, здесь никаких особых дел.

Долгая пауза. Потом Элисон спросила:

— И впрямь можешь приехать? Я тут уже не могу одна… Так приедешь? Сегодня?

— Ну конечно! — ответила я. Через несколько минут, обговорив все, что нужно, повесила трубку. Сердце у меня упало. И зачем я это предложила? Мне вовсе не хотелось тащиться в такую даль, это же край земли! Там, в Корнуолле, меня к тому же уже ожидали призраки, и Эндрю вовсе не из их числа.

Тем не менее через два часа я уже была на Паддингтонском вокзале и покупала билет до Пензанса с открытой обратной датой.

Прошло уже почти три года, как я в последний раз была в родном графстве. Тогда я то и дело курсировала взад-вперед, навещая мать. Самый мрачный период в моей жизни. Мама, до самого последнего года своей жизни пребывавшая в добром здравии, женщина крепкая и энергичная — в шестьдесят она еще бегала на марафонские дистанции, а в семьдесят продолжала плавать, — перенесла инсульт и в один момент потеряла не только контроль над половиной собственного тела, но и самостоятельность, независимость и вообще перестала быть личностью… и кончила тем, что оказалась в пропахшем мочой и антисептиками доме для престарелых.

Комплекс вины заставил меня часто ее навещать. Вины и страха. Мне с трудом удавалось подавлять этот ужас, который возникал от понимания того, что это именно то, к чему все мы в конце концов придем. У мамы по крайней мере были некоторые маленькие утешительные моменты — друзья и родственники, навещавшие ее. А вот я — женщина одинокая и бездетная, так что перспектива старости, физического и духовного угасания уже в тридцать три года страшно меня пугала.