Эмили Гиффин - Все, что мы хотели

– Тогда откуда такой вывод? Только потому, что Лила лежит на кровати Бью?

– Я понятия не имею. Но уверена, тут не обошлось без Люсинды. Эта девчонка – просто су… щая головная боль. Я терпеть её не могу. Вечно постит на Фейсбуке статьи об изнасилованиях и мизогинии. – Мелани вынула из сумочки телефон и принялась читать вслух писклявым, жеманным голосом, очевидно, изображая Люсинду: «Сорок четыре процента жертв изнасилования – несоверщеннолетние. Каждая третья девочка, ещё учась в школе, подвергалась сексуальным домогательствам… Но школы по-прежнему отказываются предпринимать решительные меры, в результате чего процент изнасилований возрастает…».

У меня защемило сердце – вспомнилась не только Лила, но и собственный печальный опыт.

– Люсинда, конечно, такая же мерзкая, как её мамаша… но, к сожалению, она права. Если бы это запостил кто-то другой…

– Всё равно было бы мерзко! – воскликнула Мелани. – Нечего засорять своим бредом социальные сети!

Я готова была поспорить. Мне, напротив, казалось, что такая активность – один из главных бонусов социальных сетей. Иначе они стали бы феерией самопиара – все бы только выделывались путешествиями и разводили болтовню. Я чуть было не сказала это вслух, но Мелани уже несло.

– Финч и Бью – хорошие мальчики! Из хороших семей! – воскликнула она, стянув резинку с волос, встряхнув копной и заново собрав её в хвост. – Лила уж точно не в их вкусе.

– Она хорошенькая, – пробормотала я, больше размышляя вслух, чем поддерживая диалог.

– Ты видела её вживую?

Я покачала головой и сказала:

– Нет. Но видела другие фото.

– Она мулатка, что ли? Бью говорит – мулатка.

– Сто лет не слышала этот термин, – пробормотала я, сомневаясь, что он политкорректен.

Она пожала плечами.

– Ну какая разница? Как теперь говорят – смешанной национальности? Не помню точно.

– Она наполовину бразильянка, – сказала я.

– Ага. Значит, её мамаша приезжая. Я слышала, что отец – белый. Ещё я слышала, что её мать сидит в тюрьме за наркоту и проституцию. Неудивительно, что Лила такая развратная.

– Почему это она развратная? – спросила я, думая, что Мелани хочет придерживаться обеих версий сразу. Лила не вступала в связь ни с кем из наших мальчиков, но тем не менее развратная. Очень интересно.

– Ты видела её платье? – Мелани задрала майку как можно выше, сощурила глаза и высунула язык.

– Ну хватит, Мел. Что за глупости. – Всё это меня напрягало. – При чём тут платье и развратность? Это уже из серии «на ней была мини-юбка, значит, она сама спровоцировала».

Мелани уставилась на меня. Потом сказала:

– Что вообще происходит? Почему ты в команде Лилы, я не пойму?

– Вовсе нет, – ответила я. – Просто мне кажется, она хорошая девочка, которая вляпалась в неприятную ситуацию.

– И почему же тебе так кажется?

– Потому что я пообщалась с её отцом! – выпалила я и тут же пожалела об этом, зная, какие последствия могут быть. Мелани желала мне добра, но совершенно не умела держать язык за зубами.

– Да ты что? – воскликнула она, вероятно, уже прикидывая, кому сообщит об этом, как только выйдет за порог моего дома.

– Вчера, – ответила я, решив не говорить ей, чтоб не болтала, потому что тогда сопротивление было бы невозможно. – Совсем недолго… Просто мне показалось – нужно это сделать.

Она кивнула.

– Ну? Какой он?

– Ты его знаешь, – сказала я. – Том Вольп. Помнишь такого?

Она недоумённо посмотрела на меня, встряхнула головой и пробормотала:

– Подожди. Что-то знакомое. Откуда я знаю это имя?

Нахмурившись, она несколько раз повторила «Вольп».

– Он делал тебе мебель в буфетной, – сказала я, – и полки в гостиной.

Мелани просияла.

– Ах да, точно! Тот самый Том! В нём есть какая-то сексуальность. Ну такая… грубая.

Почему-то меня покоробила такая характеристика, хотя я не могла объяснить почему, особенно с учётом, что она была очень точной. Как бы то ни было, я кивнула и ответила:

– Ну да, наверное.

– Подожди. Лила – его дочь ? – Я кивнула. – С ума сойти!

– Почему?

– Ну, наверное, потому что он плотник. Не так-то много плотников отправляют детей учиться в Виндзор… Она явно на госфинансировании.

– Может быть, кто знает, – сказала я, с трудом удержавшись и не добавив «и кому какое дело». – Но раз она перешла туда в восьмом классе, она к тому же очень умная. Или талантливая.

Критерии поступления с возрастом становились строже, чем для пяти-шестилеток. Тех принимали в основном как раз в зависимости от того, кто их родители. Никто не говорил об этом вслух, но было очевидно, что из двух поступающих выберут того, кто готов внести большую сумму. По мнению Кирка, ничего плохого в этом не было. Такова жизнь.

– Или, может, просто потому, что она мулатка, – заявила Мелани. – Ты же знаешь, как Уолтер носится со своей толерантностью.

Я пожала плечами. Мне было очень неловко. Чтобы отвлечь Мелани, я указала ей на бутылку «пино нуар», которую открыла за обедом, и предложила выпить бокальчик.

– Ну если совсем чуть-чуть. Я стараюсь употреблять меньше сахара. Я такая жирная, фу. – Наклонившись, она оттянула кожу рельефного живота. Я налила бокал и протянула ей. Сделав глоток, она сказала:

– Ну? Жажду подробностей. Это он предложил встретиться?

– Нет, предложила я. – Я плеснула и себе.

– Зачем? Чтобы заговорить ему зубы?

– Нет. Чтобы извиниться.

– А, ну да, конечно. Я просто подумала, дело не только в этом. – Она вновь притопнула ногой, и вид у неё сделался обиженный. Она любила это выражение лица. Порой мне нравилась её ранимость, даже неуместная. В этом она была непохожа на других домохозяек Бель Мида, излучавших счастье двадцать четыре на семь. Ответ на простой и не слишком интересный вопрос, как дела, вызывал у них бесконечную литанию [18] Короткая молитва, состоящая из повторяющихся воззваний. , восхваляющую их замечательную жизнь. Столько дел, столько дел! Всё прекрасно, всё прекрасно! Всё прекрасно, столько дел! Столько дел и всё прекрасно! Одна моя подруга на любой вопрос бодрым голосом отвечает: лучше некуда! О чём ни спроси: о муже, детях, выходных, погоде – всё у неё лучше некуда.

Даже прохладное «не могу жаловаться» и то мне не нравилось. Во-первых, конечно же, можешь и будешь. Ты будешь мне жаловаться на учителей и тренеров своего ребёнка, на своих соседей и животных своих соседей, на членов благотворительного или школьного общества, в котором ты состоишь, потому что они не делают того, что ты от них требуешь, или наоборот, смеют требовать чего-то от тебя; ты будешь жаловаться на тех, кто не отвечает на твои письма в первую же секунду, и на тех, кто отвечает слишком часто и забивает всякой ерундой твой бесценный список входящих, будешь жаловаться на домработниц, и нянек, и садовников, и всех, кто приходит в твой дом, чтобы сделать за тебя твою работу. Ты будешь жаловаться на что угодно, если это имеет отношение к тебе, твоей семейной жизни, детям или ещё чему-нибудь для тебя важному. И если, не дай бог, ты или твой ребёнок сделает глупость, ты будешь винить всех и каждого и кричать, что ты жертва и что ты из хорошей семьи. Я-то знаю, как это бывает.