Ринат Валиуллин - Безумие белых ночей

«Работа, дом, ребенок, собака, мейл. ru — Тина. (P. S. Зае…)» — поставила она в конце еще свои брекеты.

Я сразу вспомнил ее озорную улыбку из детства с железками, полными зубов. Как встроенный феррум стеснял ее улыбаться. Железная леди — звали ее родители за глаза. «Рутина» заставила меня улыбнуться. Я перевел письмо Тины: она целый день работает, нет времени не только погулять, не только с ребенком, не говоря уже о собаке. Она всегда была откровенна и бескомпромиссна, особенно на трезвую голову. Даже таким серьезным и сильным иногда нужна была жилетка, в которую можно было бы поныть, а потом надеть, чтобы светиться во встречном свете обстоятельств, чтобы не зашибло проблемами. Когда она только переехала в Москву, она мне писала:

«Ты спрашиваешь, как мне здесь? Да по-разному. Большой город, большие деньги, большие проблемы, большие перспективы, все это приводит к тому, что на большую любовь времени и места не остается совсем, она стремительно мельчает. Все заняты чем-то, в основном собой и своими проектами. Все смотрят в перспективу, что уходит в точку, которую они поставят рано или поздно в своей притче. А стоит только выбраться из этой суеты, сразу становится не по себе. Скучно, словно тело живет в столице, а душа в провинции.

P. S. Все чаще мне кажется, что я уже никого не люблю».

Еще раз, увидев мысленно ее улыбку, я отправил ей свою скобку.

«Считается ли изменой то, что я променяла один город на другой?»

«Считай, что снова вышла замуж».

«До скольки считать?»

«Пока не обретешь счастья», — нашелся Артур.

«Ты думаешь, это просто?»

«Просто, если много не надо».

«А ты счастлив?»

«Да, у меня бутылка шампанского в холодильнике».

«А у меня только курица, мексиканская смесь и, наверное, кефир, и то дома, в офисе только кофе-машина. А ты, я вижу, наконец-то научился пить?»

«Иногда надо кое-что делать себе назло».

«Например».

«Смотрю по телеку «Давай поженимся», хотя самого давно уже подмывает развестись к чертовой матери».

Получил в ответ еще две скобки.

Видимо, действительно занята или наобщалась.

Эвакуаторы собирали свой урожай, как голодные худые долготелые псы, рыскали у стоянки машин. Я искала место поспокойнее, где можно было бы оставить машину легально. Медленно ехала вдоль припаркованных машин, моргая правым поворотником. Наконец нашла желанную щель и пролезла в нее. Вроде бы плевое дело — парковка, а тоже приносит кайф, будто нашла сто рублей на обочине. Сижу, кайфую. Сквозь лобовое стекло вижу бабушку с вязаным свитером цвета дерьма. Та остановила какого-то юношу и начала сотрясать свитером воздух, что-то объясняя кислым запахом рта. Сидя в своей машине, я чувствовала этот запах, мне стало жаль бабусю. Ноги ее были обвязаны носками и всунуты в тапочки. На вид ей лет восемьдесят. Все восемьдесят прикрыты белым платочком и старым серым пальто. Молодой человек, уважающий старость, задумался, перезагружая свою систему ценностей. Бабулечка все топталась в его сознании челюстями. К такой даже без слов проснется сочувствие. Видимо, она предлагала купить ему свитер, возможно, ей нужны были деньги на лекарство, не исключено, что сама она умела лечить неплохо. Так или иначе, гипноз подействовал: парень начал рыться в кошельке и протянул бабке пару крупных купюр, свитер брать не стал, раскланялся и побежал дальше, легко отделавшись. Старуха со свитером пошла лечить мужчин на остановке. Действительно из народных лекарей. От бабушки до старухи один шаг. Неужели я тоже буду когда-нибудь такой же старой, и тогда мне покажется, что от девушки до бабки тоже один шаг. Шпагат, на который я сяду, перешагнув время. «Жили они несчастно и умерли в один день». Сможем ли мы перешагнуть его в ногу с мужем? Или на ногу ему, времени, которое проходит, наступит любовник. Поставит подножку. И покатится оно к чертям, время это, будет лежать в сторонке, а мы за него охать и ахать. Или я так и буду бродить по лабиринтам его мозгов, карабкаться на скалы его интеллекта, чтобы прийти к своему счастью, ждать, пока наступит оно. Время постоянно доказывает мне, что путь к счастью лежит через мужчину. С какого перепугу? Надежда на это была серой, как и тротуар, — глядела Шила бабке под ноги, которые превращали перспективу в ретроспективу, топча ковролин асфальта…

Я вышла из машины, пикнула сигнализацией и пошла в сторону парка, где мы должны были пересечься с Артуром. Пятница, солнца было много, но его не хватало.

В парке прохладно, он был завален тенями деревьев, однако время брало свое. Природа уже оперилась, деревья распушили зеленые хвосты. Откуда-то дыхнуло черемухой. Любое похолодание в атмосфере можно было свалить на черемуху. А в душе, если похолодание в душе, какую черемуху в этом обвинить? На эту можно было свалить все по одной простой причине, эта бросалась в глаза своим ажурным дорогим бельем. Видно было издалека — распущенная. У других весна запаздывала, либо отношение к весне стало уже, как к работе, либо, как у многих людей, все еще было не до весны. Рядом с дорожкой толстый ствол рябины, по которому можно было добежать до самой ее кроны, стелился к земле. Рябина заваливалась, она тянулась к дубу, который стоял в десяти метрах, не шелохнувшись, вкрученный в землю, как саморез. Видимо, не любил. Его нелюбовь можно было свалить на похолодание, то есть на цветение черемухи. Конечно, она сейчас была куда более привлекательная, нежели рябина, и духи у нее были, что у женщин бальзаковского возраста, сладкие и зовущие. Каштан держал свечку. И не одну, свечей было множество. Он готов был зажечь эти свечи по первому зову природы. К стволу его уже принюхивался большой породистый кобель, а за ним, тявкая, завитая обесцвеченная болонка. Сердце ее было заполнено мужчиной, а тело — визгливым лаем, казалось, она в нем вот-вот запутается и сдохнет от злости. Ее кучерявая шевелюра дрожала от напряжения. В памяти моей всплыла мамина химия, которая была так популярна среди женщин семидесятых. Женщинам всегда было свойственно вить гнезда, но мешал квартирный вопрос. С жильем было туго, хотя бы гнездо на голове.

Стало заметно теплее, когда под руку меня взял Артур. Мы молча шли по аллеям.

— Она без лифчика, — махнула рукой на женщину Шила. Формы у статуи были действительно выдающиеся.

— Ей не надо, она в гипсе, — улыбнулся я.

— А тебе?

— Не начинай, мне все в тебе нравится. Даже очень.

— Поедем уже, скоро холодильник должны привезти, — улыбнулась недоверчиво Шила.

— Конечно, — подхватил я под руку Шилу, — нашей квартире не помешает еще одна новая комната.

Вроде и человек тот, да только дверь в его сердце открывается не с той стороны, и нужно было ее перевесить, чтобы удобно было при необходимости доставать чувства, пусть даже маринованные или холодного копчения. Через три часа борьбы, когда мы уже были согласны вернуть все взад, нам это удалось. Холодильник открылся нам совсем с другой стороны. Правда, силы были на исходе, нервы тоже. Она тряслась от моего негодования. Дверь. Россыпи слов соленые, кислые, даже горькие сыпались на меня, как из солонки. Каменная поваренная соль. Мужчина всегда нервничает, когда что-то не выходит в компании женщины. Позже последней достается тоже. Ножи и вилки схлестнулись в воздухе, посыпались искры любви и ненависти между мной и Шилой, словно меж двух столбов висело электричество, напряжение поднималось всякий раз, стоило только мне ошибиться. Я никогда в жизни не вешал дверей. Отношения наэлектризовались, будто между нами сначала появилась стена, но следом за ней и дверь. Три раза мы успели за это время поругаться, помолчать и помириться. «Они любили поговорить по душам, а иногда и покричать». Когда отношения остыли, мы сидели, щелкали упаковкой от холодильника, нажимая пальцами, словно на клавиши музыкального инструмента. Полиэтиленовые подушечки лопались звонко и однообразно. Бестолковое занятие успокаивало нервы. Равнодушие выравнивало, приводя в баланс.