Ринат Валиуллин - Безумие белых ночей

У Шилы была одна дурная привычка: едва я начал засыпать, как из нее громко вырывался какой-нибудь вопрос, будто тот сидел, как кость в горле, весь день и наконец выскочил: «Отличный холодильник. Мне кажется, туда влезут и велосипеды».

Я понял, что она хотела, она надеялась, что я все же начну к ней приставать. Но как только услышала мое мерное посапывание, включила свои велосипеды, предлагая мне покататься. Какого прогресса ни достигла бы цивилизация, секс все же по старинке, я тоже буду карандаш вставлять в стакан, чем меньше там других есть или было, тем больше чувств, я буду — покуда не исписан грифель. Я достал свой карандаш и сделал запись в книге жалоб: «Ваше лоно прекрасно, это был один из лучших вечеров в моей жизни».

Настроения у кафе не было, не было даже аппетита. Коньяк не брал его, несмотря на свои пять звезд. «А что с меня взять, кроме денег. Скоро официант принесет мне записку с указанной суммой и заберет мои деньги. Правила таковы. Почему им надо следовать постоянно тупо, безропотно. Почему мне никто не платит за то, что я у них ем. Будь я звездой, может, так и было бы». Артур рассчитался с официантом, надел шляпу и вышел. Внутри него сидел нарушитель, который никак не мог восстать против правил обычаев рутины. «Я слаб, труслив и забит молотком, словно гвоздь по самую шляпку в дерево прав и обязанностей». Артур снял шляпу и стал стряхивать с нее невидимые соринки. Шляпу он начал носить сразу после того, как отпала надобность надевать форменную фуражку. Будто голове чего-то не хватало. «Конечно, если бы ей хватало, неужели меня отстранили бы от полетов», — снова насадил он ее, черную, фетровую на череп.

«Жена, наверное, как обычно задержится где-то». Шила не опоздала, они поужинали и вовремя легли спать. «У тебя там такой жар, — медленно и почти профессионально манипулировал он своим вертелом. — Здесь можно шашлык жарить». Жена не ответила, она была в коме оргазма. Ей было хорошо, ей не хотелось приходить в себя, банально не хотелось возвращаться к нему.

Муж и жена. Они переспали вместе многие километры постели, они переписали на свой лад историю Адама и Евы, но чувство того, что чего-то здесь не хватает в этом затянувшемся на годы свидании, может быть, любящего мужа или любимой жены, не покидало. Всему виной то, что когда-то она перестраховалась, и они стали жить вместе. «Из всех мужчин я выбрала единственного, до которого мне нет дела?»

Из зеркала в лифте на меня смотрел угловатый, небритый мужчина, словно ехал с утра не из дома, а из гостей. «Не всяк гость, кто гостит». Из дома, где снял угол на ночь. «Или треугольник». На голове возник угол, словно взъерошенный женский лобок, который никак было не выровнять, сколько бы я ни пытался пригладить его рукой. Скоро лифт открылся, я перестал видеть себя со стороны и забыл об этом, передав эту миссию другим людям, встречным. Пусть думают об этом, рассуждают и делают выводы. Я — пас. В желудке, как и в голове, вертелся завтрак.

— Будь ты романтик, я бы тебе не то что моего характера, даже моей красоты не доверила бы.

— Ты имеешь в виду наше вместежительство? Я бы мог писать тебе стихи. Может быть, даже романы.

— Романы не надо писать, их надо жить.

Мне не давал покоя Клим, который стал писателем. По пути на работу я заехал в книжный. Остановился у самого входа. Песня закончилась, постепенно сойдя на нет, будто музыкант спокойно собрал свои инструменты, накинул фрак и ушел, он ушел насовсем, а музыка осталась, как от иного писателя — целая библиотека слов. Нам кажется, он их выписывал старательно, нет, в том-то и дело, что нет. Всему виною талант, он просто вытряхнул творца из своей души, как из сумки, котомки. Тот очнулся на асфальте своих рассуждений или, хуже того, в камере своих умозаключений. Рядом разбросаны буквы, писатель давай собирать их в том замечательном в порядке, который нас пленил. Я редко там бывал, в книжных. Пахло буквами. Нашел его букву, потом книгу своего однокурсника. Полистал, оказалось, что и рисунки в книге тоже были Клима. В них зашифрованы скрытые эротические фантазии. «Хорошо, что мысли лишены голоса, образы возникают, но молча». Я вспомнил Марса: «Ты не думай, что он весь проницательный и далекий, Клим — тот еще циник. Вот, говорит, новый роман написал, надо было двери в квартире поменять». На первой странице я наткнулся на эпиграф: «Слово — полуфабрикат, его нужно уметь приготовить и подать, чтобы съели».

Почерк был приятный, любовный и с огоньком:

— Окно закрой.

— Ты про форточку?

— Я про windows.

Чувствовалось по манере письма, что душа Клима была молода, даже прыщава, а у духа едва ли начала пробиваться щетина. В общем, я купил Достоевского. «Здесь вам не щетина, а целая борода, выдержанная философски, на собственном соку». Вышел из магазина, нашел свою машину и забрался в нее. Усадил Достоевского на заднее сиденье. Всю дорогу он молчал, а с Климом пришлось бы болтать непонятно о чем, мне было спокойно от векового молчания классика.

Я перестал смотреть на дорогу, глядел по сторонам, полностью отдав инициативу своей жене, она весело рулила. Внутри нее мой сын или дочь, как я мог ругать ее. Это было все равно что бить собственных детей.

— Будь я одна сейчас, я бы разговаривала сама с собой.

— Или ругалась бы на других.

— Ну, не без этого.

— Тебе уже есть с кем общаться.

— Плод сейчас уже с виноградинку, у него есть ручки и ножки, а в шестнадцать недель — с авокадо.

— Авокадо — хорошее имя.

— Скорее, профессия.

Я смотрел на ее профиль, серьезный слишком и от этого еще более изящный и очаровательный. Он уверенно рассекал фон города, который отставал за окном.

— Если бы еще пешеходы светились в темноте.

— Мужчины или женщины? — крутил я целебрально что-то свое.

— Конечно, мужчины, женщины мне не нужны.

— А мужчины нужны?

— Лишним не будет уж точно.

— Этот подойдет? — указал я на гаишника, который проводил нас взглядом.

— Нет, слишком в форме. К тому же на службе.

— Так какой мужчина тебе нужен?

— Хорошо бы мужчину сильного, сильного настолько, чтобы мог уступить. Не как этот, — указала мне на соседнюю машину, что сигналила сбоку. — Будет мне тут еще бибикать.

— А вдруг там женщина?

— Нет, женщины обычно не сигналят, они могут матюгнуться про себя, но сигналить не будут. Чего по пустякам тревожить общественность.

— Нашел место, — оторвала меня от ночного пейзажа жена. Мы стояли на перекрестке. Из впереди идущей машины вывалился мужчина и начал ссать на колесо машины, в которой сидел.

— Ого, приспичило.

Этому мужику показалось мало, он пошел на середину дороги, все еще поливая мостовую. В этот момент, чтобы уйти от столкновения с этим «пожарником», синий «Форд», летевший на мигающий зеленый, врезался в светофор, и его развернуло. Мужик все еще поливал. «Форд» смотрел на него удивленным взглядом, на его переносице возникла морщина, а фары поднялись кверху. Водитель выбрался из покореженной машины. Светофор нагнулся, будто хотел что-то шепнуть ему на ушко очень личное. Снизу из-под бампера «Форда» потекло.