Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Видите? – спросил он, тоже поднимая глаза и делая широкие восторженные жесты. – Эта галерея – trompe l’oeil [20] Оптическая иллюзия, при которой изображенный в двухмерной плоскости объект создает впечатление трехмерного пространства ( фр .). только с двух сторон. А на третьей стороне – настоящая галерея, только ее заколотили досками.

На стенах поверху кто-то изобразил ограждение, пилястры и витые штукатурные арки. Но, присмотревшись, я действительно поняла, что на стене, которая располагалась напротив парадной двери, балюстрада вполне реальная, только просветы между ее столбиками нарисованы на досках – чтобы создать тени и иллюзию глубины, мнимого коридора, который тянется позади.

– Зачем так делать? – удивилась я. – Эта галерея была бы как раз напротив ваших комнат, верно?

– Да. Кто знает, может, военные ее забили.

– Они не стали бы возиться с ее маскировкой, не подлаживались бы под trompe l’oeil.

– Нет, – согласился он. – Думаю, не стали бы. Тогда не знаю. Нам сюда.

Он провел меня в еще одну темную комнату. Под ногами хрустел мусор, и эхо от этого звука заставляло предположить, что помещение порядочных размеров, с высоким потолком, с далеко разнесенными стенами. Я услышала, как отщелкиваются шпингалеты: Питер открыл пару жалюзи, высотой вдвое больше меня, и вечернее солнце полилось в зал через двустворчатые окна до пола, выходившие на террасу и цветник.

– Голубая гостиная, – торжественно объявил он.

Гостиная оказалась пуста, если не считать прислоненного к стене гигантского зеркала, грязного, в ржавых пятнах. Мельком увидев свое отражение, я встала к зеркалу спиной и посмотрела на зияющую дыру, где следовало бы располагаться камину.

– Вырвали с корнем, проклятые вандалы, – пояснил Питер.

Он открыл другую пару жалюзи и французских окон, потом следующую. Снаружи уже наступали сумерки: запахи дня исчезали, слышалось пение черного дрозда.

– Утащили даже колокольчик, которым вызывали слуг, – добавил он.

За обнажившимися кирпичами из какой-то дыры в стене торчал провод. Мы одновременно развернулись от всего этого к зеркалу и оба отразились в нем, пятнистые, в сепиевых тонах, без улыбки. Мне показалось, что мы слишком долго смотрели друг другу в глаза через зеркало, прежде чем я отвела взгляд.

– Как-то это не соответствует всему прочему неоклассицизму. – Питер взмахнул рукой, показывая на обои. – Может быть, какая-нибудь леди Линтон увлекалась павлинами.

Стены покрывали обои в китайском стиле, теперь уже истрепавшиеся, выцветшие в местах, куда чаще падало солнце, более темные за дверью в главный вестибюль и вокруг бывшего камина. Пагоды, цветы, птицы, вручную нарисованные на шелке. Павлины в окружении цветочных гирлянд и апельсинов с ямочками на боках.

– Кто же мог так с ними поступить? – ужаснулась я.

– Поступить? Что вы имеете в виду?

– Кто-то вырезал им глаза.

– Бог ты мой, – произнес Питер, озираясь. – Я и не заметил. Кто-то это проделал со всеми.

Каждого из нарисованных павлинов ослепили, каждый круглый глаз удалили острым лезвием. Мы бродили от стены к стене, дотрагиваясь до изуродованных птиц, вслух недоумевая, кому могло хватить злобности для того, чтобы не полениться притащить стремянку и вырезать глаза даже у тех, которые были изображены под самым потолком.

– Не желаете сократить нашу экскурсию? – спросил Питер. – Остальное можно осмотреть в другой день.

Зрелище было неприятное, но мне хотелось идти дальше. Через следующую дверь он провел меня в смежную комнату, тоже пустую, а потом в две другие. Он везде открывал жалюзи.

– Музыкальный зал, – провозгласил он, стремительно шагая по голым половицам.

За дверцей, таящейся у задней стены, оказался коридор с низким потолком, расположенный под промежуточной площадкой парадной лестницы. Этот коридор, темный и полный паутины, выходил через похожую дверцу в обеденный зал, с остатками еще одного сводчатого потолка. В углу Питер распахнул буфет и показал мне шахту кухонного лифта.

– Я читала, что за столом здесь могло усесться сорок персон, – сообщила я. – Видимо, короли, принцессы и кинозвезды.

Подойдя к камину, Питер пошатал мраморную плитку облицовки.

– Моя работа была бы гораздо легче, если бы они лучше заботились об этом доме.

– А представляете, сколько труда требовалось, чтобы постоянно доставлять пищу, стелить постели, следить, чтобы в каминах горел огонь? – сказала я.

Он приложил ухо к стене:

– По-моему, тут все заражено пестрым точильщиком. Не слышали, как эти злодеи пощелкивают в стенах по ночам? Иногда я из-за этого шума уснуть не могу.

– Готовясь приехать сюда, я нашла список обитателей Линтонса. – Я прошла к окну, выходящему на подъездную аллею, и потерла грязное пятно на стекле. – Двадцать четыре человека: горничных, дворецких и кухарок – чтобы содержать в порядке дом, где живут пятеро аристократов. Как вы думаете, они все набивались в чердачные комнаты? Марта и Эдит вставали первыми, чтобы вычистить каминные решетки. Джейн шла на кухню согреть на плите молоко для детских бутылочек. Через несколько лет дослужилась до горничной. Надеялась, что Стивен Хиппс, младший дворецкий, сумеет скопить достаточно деньжат, чтобы сделать ей предложение.

Я взглянула на Питера, но он только пожал плечами, явно не желая поддерживать этот разговор. Он открыл еще одну дверь, и я потянулась за ним в коридор, а оттуда – в кабинет. Письменного стола не было, но одну стену по-прежнему занимали полки, а в углу стоял металлический шкаф для документов. Ящики из него кто-то вынул и составил друг на друга рядом.

Все-таки я снова заговорила:

– Когда вы в первый раз пришли наверх, на чердак, вы сказали, что там когда-то жил старый слуга. Дворецкий или нянька.

– Вот как? – рассеянно произнес Питер.

Он вынимал из ящика пожелтевшие листы, бегло проглядывал и выпускал из рук. Пока один документ планировал на пол, он уже брал другой.

– И викарий тоже говорил про кого-то из старой прислуги. Вы не знаете, кто это был?

Он замер, запустив руку в ящик.

– Понятия не имею. Я просто предположил. Кто-то ведь позаботился устроить там ванную. А почему вы спрашиваете?

– А-а, – отозвалась я, – просто интересно, кто жил в этих комнатах до меня. Не важно.

Я видела, что он пытается понять, не обнаружила ли я что-нибудь интересное. Но я совершенно не собиралась рассказывать ему про дырку в полу.

Он отказался от дальнейшего изучения ящиков металлического шкафа, и мы двинулись дальше. Мы заглядывали во встроенные буфеты, сделанные для экономок и горничных, но на полках ничего не было, кроме пыли да пауков. Мы посетили курительную – во всяком случае, так ее назвал Питер, хоть я и не понимала, откуда он это знает. Мы миновали единственный ватерклозет на весь первый этаж. Мы ненадолго остановились в бильярдной, где он показал мне граффити: бомбардировщики и бомбы, свастики, грудастые бабы, вырезанные на оконных рамах и штукатурке. Он старался побыстрее провести меня мимо надписей «Кончай сволочей», «Черчилль – вонючка», «Фрицы, сучьи гадины, трахай всех их в задницу». Неточная рифма заставила меня улыбнуться, и я не стала ему говорить, что в моей жизни было время, когда я, живя с матерью, нарочно ходила в общественные туалеты Кингс-Кросс, чтобы испытать шок, ту жизненную искру, которая электрическим разрядом проходила сквозь меня, когда я читала написанное там на стенах. После бильярдной мы оказались в библиотеке, описав почти полный круг.