Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Ты уверена? – спросил он.

Я смотрела в пространство между ними, пытаясь понять то, чего они не высказывают вслух.

– Уверена, – ответила она, обертывая вокруг моей шеи мешок, который несла в руке: получилось что-то вроде шарфа. – Не надо такого испуганного лица, Фрэн. – Она улыбнулась. – И не волнуйся, – обратилась она к Питеру, – я вернусь через часок-другой. А если не вернусь, можешь высылать поисковый отряд. – Видя, что мы не улыбаемся, она добавила: – Господи помилуй, я просто сгоняю на велосипеде в город.

И она быстро зашагала назад, к дому.

Когда мы добрались до моста, Питер с энтузиазмом заметил, что он вполне может оказаться палладианским, и добавил что-то насчет размаха пролетов и итальянского изящества балясин. Меня это не убедило, и поначалу я вяло выдергивала побеги плюща и обрубала кое-какие веточки, словно это было совершенно безнадежное занятие. Но энергия и возбуждение Питера меня быстро заразили, и я начала получать удовольствие от физической работы, так что через какое-то время мне уже было не важно, какого рода мост мы расчищаем. Мы трудились часа два-три, заговаривая друг с другом, лишь когда кому-то из нас требовалась помощь или после того, как мы освобождали очередной кусок. Когда мы собрали вещи и двинулись обратно к дому, я оглянулась. Там, где мы выдрали растения, камень белел ярче, арки казались более четкими и элегантными, и я решила, что он, может, и прав: не исключено, что мы все-таки открыли настоящий палладианский мост.

Кара уже вернулась, когда мы пришли вымыть руки в раковине их ванной комнаты. Пуская воду, я отчетливо осознавала, что над моей головой – сводчатый потолок со стеклянным оком. Но я не стала смотреть вверх. На столе в гостиной лежала форель (по словам Кары, она получила ее в подарок от рыболова, мимо которого проезжала на велосипеде), яйца, купленные прямо у ворот какой-то фермы, а также сыр и хлеб, которые она выпросила у жены фермера, и сигареты для всех нас.

Мы отнесли еду, немного вина и одеяло в тень тутового дерева – покривившегося, покрытого наростами, одиноко возвышавшегося посреди бывшего газона: остатки клумб и вымощенных кирпичом дорожек по-прежнему угадывались по его краю, хотя теперь трава здесь огрубела и доходила до колена. Мы пообедали, Питер откупорил вторую бутылку, а когда мы и с ней покончили, то улеглись на траву и заснули. Когда я проснулась, Кара сидела и курила. Она сообщила, что Питер ушел в дом составлять опись подвальной кладовки, но я бы скорее предположила, что он продолжает составлять каталог здешних вин. Я подумала, что надо бы подняться наверх и почитать свои заметки или, может, заняться описанием грота, но теплый день, узор лиственной тени над нами и выпитое вино совместными усилиями убедили меня остаться. Я позволила Каре продолжить ее рассказ – даже без всяких моих просьб.

– После того как Питер уехал из Ирландии, жизнь более или менее вернулась в обычную колею. Дермод занимался готовкой и уборкой, Изабель беспокоилась насчет денег, а я думала, что мне никогда отсюда не вырваться, и, когда становилось совсем уж невмоготу, бегала через поля к Падди. Иногда я ему позволяла брать меня за руку – но не больше. Единственной переменой стало то, что я устроилась работать у мисс Лэндерс, слепой женщины, которая жила в городе. Два раза в неделю я приходила к ней домой: вскрывала ее почту, составляла под ее диктовку ответы на письма, помогала с чеками, надписывала конверты. А еще мне приходилось от корки до корки читать ей «Путь женщины». Тогда у нас в Ирландии выходил такой журнал, здесь я его ни разу не видела. А потом она диктовала письма в редакцию – по поводу статей, которые я только что зачитала. Она была пожилая католичка, но совсем не походила на других старушек, которых я знала. Эти ее письма были про пользу полового просвещения для девочек, про то, как контрацепция поможет экономическому развитию Ирландии, про то, что незамужние матери – не какое-то зло. Журнал платил по гинее за каждое письмо, которое публиковал, и каждую неделю мисс Лэндерс надеялась, что они напечатают одно из ее посланий, но они так этого и не сделали – во всяком случае, тогда.

Наверное, я ходила к ней около месяца, прежде чем вернулся Питер. Однажды, подходя к дому, я увидела его машину на подъездной аллее. Я чуть опять не убежала, потому что подумала: если опять его увижу, это только лишний раз все во мне перебудоражит. К тому времени я смирилась с тем, что останусь в Ирландии. Я уже перестала надеяться. Иногда кажется, что так легче жить, правда? Но я, конечно, вошла, и он сидел у нас в гостиной, совсем как в прошлый раз, и, когда я увидела, как он там сидит и улыбается, я еще больше убедилась в том, что люблю его, и я видела по его лицу, что он тоже меня любит.

Оказывается, он мне купил подарок на Рождество – итальянскую кулинарную книгу. Изабель это не понравилось: ей-то он и не подумал ничего привезти. Он сказал, что добыл ее на аукционе, где распродавали вещи из одного большого дома в графстве Килдэр – или вроде того – недели две назад, и, услышав об этом, я просто не могла поверить, что он все это время был в Ирландии и не приехал со мной увидеться. В те времена его работа состояла в том, чтобы разъезжать по всяким огромным домам и убеждать их владельцев продать свою библиотеку или картины. На распродажах он старался купить вещи, на которые, как ему было известно, есть спрос. А еще он высматривал строения с землей, которые можно превратить в отель или гольф-клуб. Он все это делал не для себя, но он никогда не говорил этого Изабель. В ней все еще теплилась надежда, что он купит Килласпи – или женится на ней.

Тень шелковицы успела сместиться, и я передвинулась за ней, чтобы лучше видеть Кару.

– Но он же не планировал этого делать? – спросила я.

– Нет, но имей в виду: Питер в общем-то никогда не строит планы. Он просто позволяет всему случиться. Правда, мне кажется, Изабель в тот день в гостиной наверняка заметила, как мы смотрим друг на друга, потому что она первым делом произнесла что-то такое: «Вы ведь помните мою дочь Кару? Она только что обручилась с Падди Брауном. Это же так чудесно – весенняя свадьба, не правда ли?»

Помню, как Питер сразу побледнел. Я и в самом деле согласилась выйти за Падди. Тогда мне казалось, что другого выбора нет. Питер встал, пожал мне руку и сказал: «Сердечные поздравления, мисс Калейс». Таким помертвевшим голосом, что я чуть не заревела.

На ужин опять была курица, но я попросила Дермода передать Изабель, что у меня болит голова и я не спущусь. Я не могла видеть этого выражения на лице Питера. Я долго сидела в спальне у окна, пока не услышала, что все легли, и тогда я спустилась вниз в ночной рубашке и оторвала ножку от полусъеденной курицы – Дермод оставил тарелку в кладовке и прикрыл. Я сидела в углу кладовки, дрожала и ела куриную ногу в темноте, и, когда я ее доела, вошел Питер. Я по одному силуэту поняла, что это он.