Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Что я могу сделать? – спросила я.

– Все нормально, все у нас будет в порядке, – ответил Питер.

Мы втроем молча сидели так несколько минут (ну да, Кара скорее лежала), и тут вдруг я смущенно осознала и наготу Кары, и неподвижность их обоих. Ни он, ни она не смотрели на меня. Я принялась выковыривать чешуйки грязи из-под ногтей.

– Может, мне лучше принести рюмку бренди? – спросила я.

– Вам лучше лечь в постель, – отозвался Питер. – Мы справимся.

Я встала. Мне не хотелось уходить, не хотелось, чтобы меня исключали из этого круга.

– Притащу немного бренди.

Мне хотелось оказать им хоть какую-то услугу.

– Пожалуйста, – произнес он. – Просто ложитесь спать.

Поднявшись к себе, я не могла удержаться и заглянула в глазок – так быстро забыв обещание, которое дала себе во время поездки в Лондон. Я так и не убрала телескоп из-под половицы. Подняв доску, я смотрела на Кару, лежащую в ванне, попрежнему отвернувшись к стене, и на Питера, облокотившегося о край и бережно выбирающего водоросли из ее волос.

Утром Питер разбудил меня, постучавшись, и извинился, глядя мне в глаза, когда я ему открыла. Ему надо было отлучиться, и он спрашивал, не могла бы я присмотреть за Карой. Он не сказал, что мне следует делать, если она попробует устроить что-нибудь подобное вчерашнему, он вообще не упоминал про этот вечер, но я, конечно, ответила «да». Мне приходилось брать на себя немалую ответственность, но я по-прежнему хотела ему помочь.

Чистя зубы у окна ванной, я выглянула наружу и увидела, как Кара тащит стремянку по плиткам террасы. Я подумала, что мне надо бы спуститься вниз и остановить ее, и стала орудовать щеткой быстрее. Я отошла к раковине выплюнуть остатки пасты и прополоскать рот, а когда я вернулась к окну, лестница стояла под апельсиновым деревом и Кара уже забралась на верхнюю ступеньку. Мне пришлось высунуться сильнее, чтобы увидеть, что она делает. Солнце посылало блики сквозь искривленное стекло оранжереи. Кара потянулась, шаря руками в листве. Она покачнулась, и все мое тело дернулось, руки полетели вперед, ожидая ее падения, – точно я могла поймать ее, не отходя от окна. Я уже хотела окликнуть ее, но спохватилась, что от внезапного звука она может вздрогнуть, а я, даже если помчусь к ней опрометью, не успею вовремя. Подняв руку над головой, она быстро шевелила ею, я не хотела смотреть, но не могла оторвать взгляд. Кажется, она ухватилась за лист и потянула к себе одну из веток – задумав, вероятно, приготовить приправу к салату из уксуса, оливкового масла и апельсинового сока или сироп из горьких апельсинов, который мог бы подойти к сладкому бисквитному пудингу, хотя я знала, что эти плоды, скорее всего, окажутся совершенно несъедобными. Несколько штук упало вниз, и она слезла со стремянки на безопасную землю.

Я спустилась, мысленно составляя фразы, которые сказала бы Питеру, если бы она свалилась, изобретая оправдания, которыми могла бы объяснить, почему не сумела ее уберечь. Когда я вышла на террасу, Кара сидела на ступеньках оранжереи и грызла яблоко. Никаких апельсинов я не заметила.

– Сегодня мы с тобой вдвоем, – сообщила она. – Питеру пришлось поехать в Лондон.

– Когда вернется? – спросила я.

Она пожала плечами:

– У него там опять какие-то дела.

Откусив от яблока, она постучала пальцем по носу, сбоку. Я села рядом с ней, вытянув ноги. Она отшвырнула огрызок, и он запрыгал вниз по ступенькам, а потом замер под живой изгородью.

– Наверное, тебе хочется позавтракать, – произнесла она. – Наверху остались кое-какие вчерашние пирожные.

Когда я поднялась в их комнату, чтобы сварить кофе и взять бумажный пакет со сладостями, который, по словам Кары, лежал на холодильнике, я увидела, что посреди стола, в фарфоровой вазочке, выложены три горьких апельсина и что портрет кисти Рейнольдса (если это действительно Рейнольдс) исчез со стены над кушеткой, а на его месте висит кривой меч в серебристых ножнах.

– Я хотела пройтись к обелиску, – сказала я ей. – Порисовать там. – Я съела уже три пирожных, и во рту было липко от сладкого. Мы пили кофе и курили. – Не желаешь со мной?

Мне требовалось какое-то отвлечение, какая-то деятельность, которая заполнила бы время – до тех пор, пока Питер не вернется и я не передам ему Кару с рук на руки.

Она затушила сигарету.

– Ладно.

Мы отправились к озеру, миновали мост (наш трудовой порыв избавить его от зарослей заглох после первого же дня), пошли по противоположному берегу. Обелиск располагался на холме, над гротом. Когда-то он наверняка был виден почти из любой точки поместья, в том числе и из дома, но теперь вокруг него выросла целая буковая роща с изредка попадающимися елями, и за этими деревьями его вершина потерялась. Я читала, что когда-то эту вершину венчала свинцовая фигура двуликого Януса, но теперь она уже пропала. Через один из трех проходов мы выбрались на маленькую каменную площадку с изогнутой скамьей у задней стены. Позади скамьи имелась надпись: «Здесь погребен конь, принадлежавший Александру Линтону и в сентябре 1804 года во время охоты на лис прыгнувший в меловой карьер двадцати пяти футов глубиною со своим хозяином на спине. В октябре 1805 года он, под именем Бойся Мелового Карьера, с собственным хозяином в седле завоевал Охотничий кубок в Уорти-Дауне».

Тут я спохватилась, что забыла взять с собой краски, но у входа на площадку теснились деревья, и отсюда не открывалось никакого вида. Кара прочла надпись, и мы уселись на каменную скамью, глядя на бесконечные стволы.

– Питер попросил тебя не оставлять меня одну, когда его нет, верно?

Я посмотрела на нее и отвела взгляд.

– Ничего страшного, – добавила она. – Я знаю, он беспокоится, как бы я не наделала глупостей. Так он выражается. Но я никогда не буду ничего такого делать. Во всяком случае, без него.

Мне было неловко, что она говорит о своем желании покончить с собой – пусть даже в таких окольных выражениях. Я наивно полагала, что чем больше она будет об этом говорить, тем больше вероятность, что она действительно это сделает. Скажем, я могу не вспоминать о еде, но, если кто-нибудь произнесет слово «обед», я почувствую голод. Может, и с самоубийством такая же история?

– Иногда мне кажется, – продолжала она, – что это было бы окончательное наказание. Смерть. Не всегда хватает нескольких «Аве Марий». – Она печально рассмеялась.

– Но у тебя столько всего, ради чего…

– …стоит жить? – закончила она.

Фраза казалась пошлой даже прежде, чем вырвалась из моего рта.

– Меня больше волнует прошлое, – призналась она. – Те вещи, которые произошли после того, как мы уехали из Ирландии.

– Прошлое? – повторила я, снова надеясь сменить тему беседы, вернуть ее к ирландской истории.