Клэр Фуллер - Горький апельсин

В один из вечеров, выпив больше обычного, мы решили, что чучело гризли имеет смысл перенести в дом, но не сумели дотащить его дальше библиотеки. Мы заставили его плясать вокруг полок, и нам казалось, что это дико смешно. Утром я застала его лежащим ничком, мордой в выдранные книжные страницы. Обе передние лапы кто-то вырвал из туловища. Я не могла поверить, что кто-то из нас способен на такое кощунство. От этого нелепого вида искалеченного медведя у меня даже слезы выступили. Я села на ступеньки под главным портиком и написала мистеру Либерману, сообщив, что мы нашли в потайной комнате некоторые предметы, которые ему принадлежат. Потом я вспомнила про вино из линтонсских погребов, которое я пила, и про кушанья, которые я ела и которые, как я отлично знала, куплены благодаря тому, что Питер продает кое-какие вещи из музея. Я подумала про обед с бифштексами, которым он меня угощал, и про бумагу, на которой я строчу само это письмо. Я вынула золотой портсигар из кармана халата и перечитала надпись – как и всякий раз, когда его открывала. Закурив, я поднесла спичку к своему посланию и подожгла его.

– Добрый день…

Я услышала чей-то голос, доносящийся с каретного круга, и, когда подошла посмотреть, кто это, увидела, как Виктор толкает свой велосипед по гравию, поросшему травой.

– Так много выбоин, к тому же все время в горку, – пожаловался он.

Он вспотел, и из-под его высокого воротничка ползла ярко-красная сыпь.

– Добрый день. – Я не ожидала его тут увидеть.

– Я решил поймать вас на слове и воспользоваться вашим приглашением, раз уж вы так долго не посещали меня .

– Разве? Какой сегодня день недели?

– Понедельник.

– Я что же, пропустила два воскресенья?

– Видели бы вы график посещаемости моих проповедей. С каждой неделей опускается все ниже.

Но я его не слушала. Я думала о том, как бы мне устроить так, чтобы не водить его наверх, где он обязательно увидит мебель и все прочее, что мы натащили из музея. И как мне его не пустить в библиотеку, где на полу по-прежнему лежит медведь. По счастливой случайности я успела закрыть двери и жалюзи на окнах, выходящих на портик, так что мне самой не придется лишний раз созерцать бедное создание.

Когда я не ответила на его улыбку, Виктор добавил:

– Разумеется, если ваше приглашение остается в силе.

– Конечно, остается, – заверила я его, вспомнив о хороших манерах. – Позвольте мне заварить нам чай.

– Не помешает и стакан воды.

Он сунул палец под воротничок, чтобы почесать шею, и потом снял зажимы, которые надевал на брюки, чтобы те не мешали ехать на велосипеде.

Я кружным путем повела его к портику.

– Почему бы вам не посидеть тут и не перевести дух? А я пока поставлю чайник.

Когда я вернулась, мы обменялись вежливыми фразами насчет хорошей погоды и приятного вида, и он похвалил мой халат. Я налила чай, Виктор некоторое время жадно пил свою воду, а потом спросил:

– А ваша подруга или ее муж сегодня дома?

– Нет. Думаю, они поехали в город. Во всяком случае, машины нет.

Виктор допил воду.

– Я вам кое-что принес. – Он вынул конверт из кармана пиджака. – Меня втянули в разбор вещей Доротеи Линтон. Помните – та женщина, которую мы похоронили в прошлом месяце? Эти добродетельные ханжи не могут договориться, что пойдет на благотворительную распродажу, а что надо просто выкинуть. Меня позвали, чтобы я их рассудил. И вот что я обнаружил.

Взяв у него конверт, я пальцами прошлась по выпуклостям на пожелтевшей бумаге. Письмо было адресовано Доротее по ее месту жительства в этом городке, и его вскрывали. Внутри оказалась сложенная записка и ссыпавшиеся на дно конверта какие-то белые и голубые ошметки, каждый – меньше ногтя на моем мизинце. Я развернула записку. Петлистым почерком кто-то написал на листке: «Извините, больше ничего нет».

Я вынула несколько этих кусочков неизвестно чего, повертела их в ладони:

– Что это такое?

– А вы не догадываетесь? – Он взял один из них у меня с руки. – Признаться, я сам далеко не сразу сообразил.

– Понятия не имею.

– Павлиньи глаза.

– С обоев!

– Видимо, того, кто их вы́резал, замучила совесть, и он их вернул. Я подумал, что мы могли бы попытаться приклеить их обратно. А на случай, если у вас тут нет клея…

Из другого кармана он извлек пузырек с розовым резиновым наконечником.

– Вы обо всем позаботились, – произнесла я.

Я провела его внутрь через парадную дверь. Я надеялась произвести тот же эффект, что и Питер, когда он в первый раз устроил мне экскурсию. Виктор поглядел вверх.

– Видите? – показала я. – Одна сторона галереи настоящая.

– Кажется, я что-то такое припоминаю. Кто-то оттуда упал. Еще одна из побасенок моего дядюшки. – Он покачал головой, пытаясь вспомнить. – То ли собака, то ли ребенок. Вот почему они ее заколотили.

Мы прошли в голубую гостиную. Теперь мы всегда держали открытыми и ее жалюзи, и ее двери. Его явно поразила красота этой комнаты – как и меня в свое время. Он стоял спиной к зеркалу, пока я ходила за стремянкой в оранжерею, где ее оставила Кара.

Я взяла клей, а Виктор – конверт с вырезанными глазами. И мы принялись за работу, методично передвигаясь от одной птицы к другой.

– А есть какой-то термин, который означает «вставка нового глаза»? – поинтересовалась я. – Антоним энуклеации?

– Я такого не знаю. Глаз слишком хитрая штука, чтобы его вставить. Не думаю, что это когда-нибудь проделывали. Во всяком случае, успешно. Зрительный нерв – часть центральной нервной системы.

– Кажется, вы говорили, что в войну работали врачом?

– О нет. До врача я так и не дорос. Я был просто студент-медик.

– А где вы учились – в Лондоне?

Пальцы у меня стали липкими от клея. Мне никогда не давались все эти поделки и прочее в том же роде.

– В Лондоне, да. – Он чуть помолчал, держа павлиний глаз на кончике указательного пальца. – Но всего несколько лет. Диплома я не получил.

– Вот как? – Я не обратила внимания на его интонацию. – Но вас ведь не призвали в армию? Медиков наверняка не брали?

– На самом деле я сам отказался учиться дальше. Кажется, теперь говорят «свалил»? Вот я и есть – сваливший.

Он произнес это с такой явной ненавистью к себе, что я перестала клеить и посмотрела на него.

– Я был самозванец. Жалкий тип. Бесполезный.

– О, я уверена, что нет. Нет. Конечно же, не… бесполезный.

Он соскользнул вниз по стене и опустился на пыльные половицы. Я села рядом с ним.

– Я понял, что не гожусь для медицины, почти сразу же после того, как начались занятия. Но мысль о том, чтобы пойти сражаться, ужасала меня еще больше.

Я поковыряла клей, присохший к пальцам. Я видела, что ему хочется говорить. Он рассказывал свою историю иначе, чем Кара. Он мялся, с трудом подбирал слова, но не останавливался. Словно говорил об этом впервые, но был обязан выложить все, раз уж начал.