Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Ну-ну, девочки. Пошли, пошли.

И коровы расступились и пропустили меня.

«Ну-ну, девочка. Пошла, пошла», – мысленно понукаю я себя. Я готова.

Я слышу, как мою дверь отпирают. Входят два Помощника по уходу – или как там их называют. Мужчина и женщина.

– Как вы себя чувствуете, миссис Джеллико? – спрашивает женщина.

Она белая и тощая. Я их обоих уже много раз видела. Мужчина почти никогда не разговаривает. Он появляется, только если нужно сделать какую-то работу.

– Надо поменять вам постельное белье, – объясняет она. – Вы ведь знаете, как у нас это обычно делается? Так что на этот раз ничего не устраивайте.

В этом месте придуманы особые процедуры для обращения с людьми, даже если те умирают и уже не в состоянии сами есть или садиться в кровати. Протокол. Я понимаю, я не возражаю, вся эта рутина мне только на пользу. Я знаю порядок действий. В таких случаях рядом всегда должны находиться два Ассистента.

Встав по обе стороны кровати, они поворачивают меня на правый бок. За моей спиной мужчина сворачивает сосиской половину грязной простыни, а половину чистой расправляет поверх обнажившейся пластиковой оболочки матраса. Я лежу лицом к женщине, но она не смотрит на меня: она уставилась куда-то в недалекое пространство, словно умеет видеть сквозь стены.

– Раз, два, три, – командует она, и они перекатывают меня на другой бок.

– Не устраивайте, – повторяю я. – Когда я что-нибудь такое устраивала?

Мужчина смеется. Женщина выдергивает из-под меня старую простыню и тянет свежую за углы. У всех простыней в этом месте углы на резинках. Ах, если бы у меня были такие простыни, когда мне приходилось перестилать постель – после того, как мать ее испачкала. «На ней складки, Фрэнсис. Я знаю, ты не позаботилась ее выгладить. Складки. Я их чувствую. Фрэнсис! Ты что, хочешь, чтобы у меня появились пролежни?» Честь и хвала Берте Берман, которая в конце пятидесятых запатентовала простыню с резинками, чтобы надевать ее на матрас. Хотя я такую ни разу не видела, пока сюда не попала.

– Теперь все нормально, – говорит женщина. – Дело сделано.

Она расправляет мою ночную рубашку, опуская ее задравшийся подол ниже колен, и накидывает поверх тоненькое одеяло с чистым покрывалом. Скоро настанет день, когда они накроют меня им с головой. Мужчина приподнимает мою голову и плечи, пока мне под затылок подкладывают подушку, которую он уже втиснул в свежую наволочку.

Они делают вид, что мое постельное белье менять трудно, вот почему для этого нужны два человека, но это несложная череда маневров, и они ее давно отработали. Я знаю, что они действуют парами, потому что таков тюремный регламент: им запрещено в одиночку управляться с заключенными.

Я часто думаю, какая насмешка судьбы: все эти двадцать лет за мной днем и ночью следят через глазок в двери моей камеры. Я научилась по звуку шагов различать охранников, мне стали хорошо знакомы это шарканье у входа, этот шорох заслонки. И потом – глаз. Всевидящий глаз. Что он видел? Ничего интересного по сравнению с тем, что я наблюдала через глазок в Линтонсе. Хотя, конечно, разница тут в отношении к тайне своей частной жизни. Другие женщины будут кричать и возмущаться, что за ними подсматривают без предупреждения. А мне кажется, что лучше знать, когда кто-то за тобой наблюдает, чем всю жизнь прожить под невидимым взглядом.

Мельком глянув на шею сидящего у моей кровати, я убеждаюсь, что высокий воротничок на месте. В книге, которую Виктор держит на коленях, закладкой служит сложенный листок бумаги. Я думала, что эта книга – Библия, несколько дней назад это явно была Библия, но теперь я вижу, что это тоненький томик со стихами.

– Хотите, я вам прочту одно стихотворение, мисс Джеллико?

– Нет, – отвечаю я. Поэзия мне ни к чему. – Прочтите лучше, что там на этом листке.

– Но там ничего особенного нет, – отвечает он. – Это старый счет, я его использую как закладку. Что-то вроде накладной.

На листках бумаги всегда есть что-то особенное.

– И все-таки, – прошу я. И он соглашается. И читает:

– «Истборн, 25 июля. Адресовано миссис Сквилбин. От фирмы „Дж. Вестон и сын, фотохудожники“. Терминус-роуд, 81. – Он делает паузу, чтобы взглянуть на меня, и я киваю: продолжайте. – Восемь сепиевых пластинок, шесть с половиной на три с половиной. Свадебный подарок. Два фунта пятнадцать шиллингов. Погашено: один фунт. Задолженность: один фунт пятнадцать шиллингов».

При желании из этой бумажки можно вычитать массу всего. Что миссис Сквилбин (ну и фамилия!) так никогда и не доплатила один фунт пятнадцать шиллингов, так никогда и не забрала свои свадебные фотографии, потому что к тому времени, как пришел этот счет, ее свежеиспеченный муж уже бросил ее. А может, миссис Сквилбин была матерью невесты. На свадьбе она рассорилась со своим свежеиспеченным зятем и отказалась платить. Записки можно толковать по-всякому.

Я вспоминаю мужчину в парике (я так и вижу его перед собой, но какое у него было звание?), того, который зачитывал записку на суде. Глубоким и значительным голосом. Слишком самодовольным. Скверный актер.

Дорогая Фрэнсис, Питер передает свои извинения и надеется, что вы не держите на него зла за вчерашний вечер. Пожалуйста, ради всего святого, не делайте ничего поспешного. Я могу себе представить, как вам сейчас нехорошо. Немного побудьте в постели, вот и все.

Ваша Кара.

Ее нашли в моем чемодане.

– Вы – та самая Фрэнсис, которой адресовано это письмо? – осведомился человек в парике.

Но там было много таких парикастых, одни – на моей стороне, другие – нет. Мой парикастый до этого говорил мне, что я не должна выступать, что это неразумно, что обвинение порвет меня в клочья, но я настаивала. У меня был свой план.

Я ответила:

– Это я.

– Вы можете сказать нам, кто автор письма?

– Могу.

Первый парикастый вздохнул:

– Пожалуйста, скажите нам, кто автор письма.

– Кара Калейс.

– Кара Калейс, – повторил он, обращаясь к группе из двенадцати человек.

Одни, казалось, заинтересовались. Другие, похоже, успели задремать.

– Кара Калейс – ваша подруга?

– Да, – ответила я.

– А кто этот Питер, который здесь упомянут?

– Питер Робертсон.

– Питер Робертсон, – повторил он с театральной многозначительностью.

– Да, – подтвердила я.

– Питер Робертсон, в которого вы влюбились?

– Да. – Это слово вырывается у меня со всхлипом, с самым настоящим всхлипом.

– Складывается впечатление, что у Питера есть причина извиняться за нечто произошедшее накануне вечером, – изрекает парикастый. – Что-то такое, что он сделал, а возможно, не сделал, причинило вам боль. Кара обеспокоена, что вы можете совершить какой-то поспешный и необдуманный поступок, и настаивает, чтобы вы оставались в постели. Может быть, в тот вечер вы признались Питеру Робертсону в любви, мисс Джеллико? И получили отказ? Были отвергнуты Питером Робертсоном, в результате чего вам стало так плохо, что вы оказались способны на все?