Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

На этот раз я долго принюхивался, но пустой пузырек только слегка отдавал речным илом — в горах накануне, видно, прошли дожди, в воде была одна глина, но мы все равно упорно не вылезали из Хашхоны, грязь с наших подбородков, когда подсыхали, можно было отколупывать ногтем…

Целый вечер я гонялся за светлячками и перестал ловить их только тогда, когда они уже сидели один на другом: конечно, светить мой пузырек будет ярче, но зато не так долго — светлячки могут и передавиться, и друг о дружку оботрут свои брюшки…

В этот день, когда с пузырьком, завернутым в лопушиный лист, шел к реке, я не смотрел во двор к Челестэновым… Зачем?

Пусть Кацу меня окликнет, пусть что-нибудь скажет, пусть опять позовет, как звала уже несколько раз — теперь мне есть что подарить ей, чем обрадовать.

И я шел вдоль плетня, нарочно шурша ногами в траве… Что ж тут такого?

Дедушка Хаджекыз давно уже называет меня хагрей [15] Сопровождающий. : если до богатырей я пока не дорос, то спутником своим меня взял бы уже любой витязь. «Они бы из-за тебя дрались, а-енасын!» — говорит он под хорошее настроение.

И я шуршал травой, одним большим пальцем на ноге сшибал то какой-нибудь зонтик на верхушке стебля, а то шмеля с цветка подфутболивал: пожужжи давай, посердись!..

Давно уже прошел мимо и того места, где Кацу обычно заговаривала со мной, но никто на этот раз меня не остановил, остановился я сам…

Остановился, потом вернулся. Постоял напротив плетня и наклонился к щели между сухими палками.

Что-то белое шевелилось у Кацу на постели, слегка подпрыгивало, вздрагивало. И тогда я поднялся над плетнем и во все глаза стал смотреть на кровать под яблоней: что там такое, что такое?!

Слез я так и не услышал — Кацу безмолвно билась на своей постели… Как она билась!

Вот откуда-то из-под прикрывавших ее белых тряпок вынырнула голова Кацу, задергалась, скатилась на край, и черные ее волосы рассыпались и повисли до земли… Голова Кацу моталась по кровати, и волосы ее пошевеливались, приподымались и снова волной падали вниз.

Может, она без памяти?..

Что-то обожгло мне руку, в которой я сжимал пузырек, и я сперва подумал, крапива — это я хорошо помню… Отдернул руку и только потом посмотрел на нее… А еще хагрей !

Разве хагрей плачут?

Хорошо хоть, что никто не видел! И я подолом майки утер лицо.

— Кацу! — позвал ее негромко. — Мардж, Кацу!.. Я тут, тут!

Голова ее замерла на кровати.

— Сэт-кисет! — сказал я, сам понимая, что это глупо, но нравилось мне это, нравилось, что я говорю это для Кацу!

Она зашевелилась, и я понял, что Кацу утирает слезы.

Потом она села на кровати, спиной ко мне, тряхнула волосами и совсем тихо попросила:

— Подожди немножко, а?.. Подожди.

— Да хоть до вечера! — сказал я.

По-моему, я всю траву возле плетня вытоптал, пока ждал, когда она снова заговорит.

— Ты не бойся, тята дома нет! — сказала она наконец.

— А я и не думаю бояться!

— Лезь тогда сюда…

Я перебрался через плетень и сперва пошел, пригибаясь, но потом выпрямился.

— Вот! — сказал я ей. — Это тебе!

Она сцепила ладони и прижала их к груди:

— Что это?

— А ты не видишь? — победно спрашивал я. — Ты не видишь?.. Ближе посмотри, ближе!

— И ты их догнал, Сэт?

— А как же!

— И поймал для меня?..

— Да ты ведь тут и вечером сидишь, так?..

— Последнее время я тут и сплю… На улице очень тепло сейчас. Только страшно чуть-чуть…

— Страшно? — удивился я. — А чего тебе страшно?..

Она долго смотрела на меня, потом совсем тихо спросила:

— А ты знаешь, что я совсем не Кацу?

Какая она была уже большая. Совсем почти взрослая.

Недаром ведь о ней так и говорили: «Кацу уже невеста… Вечная невеста, да!»

Может, сказать ей, что я-то не боюсь на ней жениться?..

— Так ты понял, Сэт, что я совсем не Кацу?..

— Ты не Кацу, — сказал я серьезно, — я не Сэт, а это не светлячки, а, может, тараканы, ыйт?

— Глупенький! — сказала она— Ты очень добрый, Сэт!.. Я знала, что ты придешь ко мне поиграть… Спасибо, что ты пришел… Но только и правда я не Кацу! Ты понимаешь, Сэт?.. Почему-то я это чувствую, и мне снится чуть не каждый день, что я совсем другая девушка, а никакая не Кацу…

— Как про это может сниться — что ты говоришь? Почему же мне никогда не снится, что я не Сэт?

— Потому что ты Сэт.

— А ты не Кацу?

— Знаешь что? — сказала она. — Ты мне лучше скажи: ты плавать уже умеешь?

— Да как рыба! — уверил я.

— Знаешь что: ты можешь переплыть на ту сторону Хашхоны и нарвать там цветов? — попросила Кацу. — Всяких-всяких!.. Очень красивых!.. Разных-разных?!

— Чепушня! — сказал я по-русски. — Это для меня — чепушня!

— Потому что я не Кацу, понимаешь?.. И мне все снится, снится.

Какая колдунья — она сама заколдованная!.. Разве нормальному это приснится, что он — это не он?..

А, может, если я сплаваю на тот берег Хашхоны и нарву для нее цветов — самых разных, самых красивых… Может, я расколдую ее?!

Но расколдовать Кацу мне не удалось: мать взяла меня за ухо и повела к плетню… У плетня она потянула мое ухо вверх и мне показалось, что она приподняла меня и поставила на высохшие прутья… Конечно, надо было вскакивать с земли и бежать, но я упал, замешкался, и она снова взяла меня за ухо.

Молча мы пересекли улицу, прошли еще квартала два-три, и тут мать словно заметила, что штаны у меня сзади в пыли, а может, в известке. И давай пыль выбивать!.. Она все шлепала и шлепала меня по ягодицам, но пыли не убавлялось, наоборот! Уж лучше, может, сразу бросила бы меня в стирку?!

Дело шло, видно, и правда, так медленно, что ее наконец-то прорвало: «Сколько раз я говорила тебе, сколько раз?!.. Чтобы не вздумал приходить к Челестэновым, не вздумал там играться! Сколько раз говорить — я весь аул уже оббежала?!..»

И все равно, пожалуй, пыль еще вилась за мной вслед…

Во дворе я тут же юркнул за сарай.

Отец работал топориком, что-то подтесывал, на меня не обратил никакого внимания. И мне вдруг показалось, что он сейчас заступится… Сам он никогда меня и пальцем не тронул!

— Тот, который пришел с войны , — называла нанэ его полностью, как повелось у них на радостях в сорок пятом.

Потом-то она уже звала его как бы сокращенно: тот, который вернулся , и люди малознакомые спрашивали ее потихоньку: так, мол, вы расходились?.. И сколько жили врозь?

«Четыре года, ей! — счастливо смеялась моя нанэ. — Целых четыре года!..»

— Ты представляешь, тот, который пришел с войны ! — повторила нанэ, официальным и чуть торжественным обращением как бы подчеркивая, что дело случилось из ряда вон выходящее. — Я весь аул оббегала, ты представляешь?.. И где его нашла — у Челестэновых!.. Ты представляешь?.. Он ходит к тем, кто не знает, с какой стороны наша калитка открывается! Такого ребенка у нас еще не было, валлахи!