Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

На краю кладбища стояли несколько запыленных самосвалов и два новеньких «москвича», и тот, и другой с раскрытыми на обе стороны дверцами. Несколько мужчин с лопатами в руках толпились у окончания длинной и широкой бетонной плиты… Мы подошли почти вплотную, и только тут, когда стоящие кружком расступились, стало видно ушедший глубоко в землю, надвое разломившийся бетонный козырек. В том месте, где он отломился от остальной плиты, сиротливо торчала короткая и тонкая арматурина, а вторая, вспоровшая край отпавшего куска, под острым углом тянулась вниз.

Стоящие громко переговаривались:

— Надо ж было подпорки ставить, как в шахте…

— Где ты их тут — подпорки?

— Да рядом вон — смотри, сколько добра.

— Дак чем пилить, чем?.. У него вон — ничего с собой!

— А зачем тогда ехал, если ничего не захватил?

— С Сахалина ехал!..

— Спешить надо, братцы!..

— Да то! — чуть ли не хохотнул длинный парень, на голове у которого была свернутая из газеты пилотка. — Спеши — не спеши — ему там давно небось хана!

Когда к нему успел подойти Хаджекыз?

Раздался звук тяжелой глухой затрещины, голова у парня мотнулась, газетная пилотка полетела на землю… Никогда я у дедушки не видел таких глаз!

Казалось, они сожгут каждого, кто не успеет отвести от них взгляд. Приподняв руки, он раз и другой властно выбросил вперед пальцы, и все молча задвигались, стали отступать от обвалившейся бетонной плиты. Он все отодвигал толпу без единого слова, и лишь когда все уже были метрах в пятнадцати от края кладбища, остановился и очень тихо заговорил. Так тихо, что надо было наклониться к нему, чтобы услышать, — и все наклонились:

— Даже если ты точно знаешь, что человек умер, он еще долго будет жить… А вы живого хороните! Убиваете дурными словами… Добиваете раненого? Это мужчины? — еще тише спросил Хаджекыз. И только после паузы в голосе у него впервые послышалась насмешка: — Му-жи-ки-и?

Я тоже перемялся вместе со всеми, тоже вздохнул.

И только тут он твердо и как-то уже очень деловито спросил:

— Кто там?

— Это наш, наш, — сказали рядом по-адыгейски. Я отступил от говорившего, плотного и коренастого крепыша в спортивных брюках. Отступил и только тут рядом увидал с ним старого своего знакомого — как он тут оказался?.. Слегка приподнял подбородок и кивнул мне Арамбий Хачемук, тот самый Арамбий, с которым мы уже не раз вместе ехали в Питер.

— Зачем бы тут чужой копал? — по-адыгейски тоже ответил дедушка. — Чей он?

— Ханоковых! — заторопился этот, в спортивных брюках. — Митых, мой двоюродный брат…

— Митых? — переспросил дедушка.

— Ну, так они его… Он летчик, полковник.

— Служит?

— На Сахалине, да.

— Кого хотел увезти отсюда?..

— Мать тут у него… нанэ. Моя тетя.

Там, около провалившегося в яму бетонного козырька присевший на корточки Барон выпрямился и за руку стал приподнимать с земли Оленина… не уходили оттуда?.. Отряхивая ладони, деловито пошли к нам. Оленин что-то тихонько сказал дедушке, и Хаджекыз согласно кивнул. Барон уже отобрал у стоявших полукругом парней три лопаты, одну все также молча швырнул мне и повелительно кивнул: мол, пошли.

— Оставайтесь пока тут, не надо мешать! — приказал дедушка остальным. — Когда устанут, я позову…

Кто-то из парней первым опустился на траву. Крепыш-адыгеец и Арамбий вслед за дедушкой пошли с нами к придавленной бетонным козырьком ямке.

— Тихонько, ым? — негромко спросил дедушка у Оленина.

— Еле слышно, да, — отозвался Оленин. — Но это стон, да, я не мог ошибиться…

— Живой… стон? — спросил дедушка.

Оленин с интересом глянул на дедушку и виновато развел руками:

— Тут я, Хаджекыз, признаться…

— Не надо кран ждать, как эти ребята говорят?

— Нет-нет, что вы, краном тут никак — тут только навредить можно краном!

— И как раз тут копать?.. В этом месте? — допытывался дедушка, показывая пальцем на уходивший в землю край бетона — к нему, лежа на боку, уже пристраивался с лопатой Барон.

— Тут, тут! — уверенно проговорил Барон, коротко и ловко вышвыривая землю из-под плиты.

— Возьми у него сигарету — не могу смотреть! — сказал мне по-адыгейски Хаджекыз.

Я присел рядом с Бароном, и тот сам вытолкнул окурок из губ — мне в ладонь.

— Почему ты считаешь — тут, Уильям? — опять негромко спросил дедушка.

— Как бы вам поточней, Хаджекыз… Наверное, профессиональное — мы ведь много копаем. Это чутье.

— Ну-ну, — одобрил дедушка. — Помоги Аллах, чтобы ты не ошибся.

Лицо у Оленина сделалось вдруг испуганное, я проследил за его взглядом и тоже невольно сжался: Барон там, откидываясь назад, долбил с такой силой…

Оленин бросился к нему:

— Дайте-ка, прошу вас, Анзор, дайте-ка мне!

— Да вы чё? — возмутился Барон. — Я не устал еще!

— Я вижу, вижу, — заторопился Оленин. — Но вы начните-ка лучше здесь…

Барон с неохотою стал с лопатою чуть поодаль, а его место занял Оленин… Как он мог копать , как копал!.. Я опять, как это не раз было в поле, невольно залюбовался скупыми и точными его движениями, однако на этот раз кроме сдерживающей силу осторожности не только во внимательном лице его, но как бы и во всей напряженной фигуре было и еще что-то, незнакомое мне… Показалось вдруг, что ту же работу, которую только что делал Барон, Оленин освятил и состраданием, и милосердием, что ли: так работают на экране кино хирурги и санитарки. В жизни, слава Аллаху, мне их видеть пока не привелось.

За спиной у дедушки Хаджекыза полукругом выстроились поднявшиеся с земли ребята, тоже с интересом глядели на Оленина и только переглядывались молча…

Я присел рядышком:

— Дайте сменю, Вильям Викторович…

— Направление ты видел, Сэт…

Кажется, я только успел приноровиться, как вдруг услышал у себя за спиной задумчивое, с закрытым ртом звучание дедушкиного голоса… Собирается петь?..

Это густое звучание все набирало силы, и вдруг вырвалось наружу и полилось: я даже замер с отведенной в руках лопатой.

пел дедушка…

Что за песня?.. Никогда раньше я не слышал от него этой песни… Не только от него — вообще не слышал!

Голос Хаджекыза окреп, в нем появились и горечь, и мужество:

Я вдруг спохватился: почему бездельничаю?!

Лихорадочно заработал лопатой, и где-то краем пронеслось: эх, обернуться бы — поглядеть на дедушку!.. Но нельзя, нельзя.

Ко мне вдруг что-то такое пришло: каждый из нас занимается сейчас своим делом!

Что-то странное пришло: очень древнее, что проникло вдруг в меня и стало моим.