Елена Королевская - Две капли голубой крови!

А потом спокойно и ласково говорила мне:

— Верочка, а ты не думала, что может быть еще так-то или так-то можно поступить?

Иногда я с ней соглашалась, но чаще нет.

И вот, когда я соглашалась, то вопрос решался сам собой, а когда нет, то няня говорила всегда одну и ту же фразу:

— Верочка, ну я прошу тебя, ангел мой, ну ради меня сделай это.

И тогда я вставала в обиженную позу, вскидывала руку с указательным пальцем и, грозя ей этим пальцем, говорила:

— Хорошо, но учти, что только ради тебя.

И конфликт был исчерпан. Я ее очень любила. Нас в детдоме не обижали, никаких матов или тем более издевательств я не помню. Жрать все время хотелось — это да, а так все нормально было.

И вот, помню, подзывает она меня, а я сразу неладное заподозрила, ведь обычно я к ней ходила, а в этот раз она меня подзывает и говорит:

— Знаешь, Вера, все дети ждут свою маму, мечтают, чтобы мама нашлась, чтобы их забрали, а у тебя вот нашлась. И она такая умная, красивая. Она тебе очень понравится.

Но я не хотела никакую маму.

— Я тебя люблю, ты моя мама! Не отдавай меня, — ответила я.

— Верочка, ну что ты, успокойся. Это же мама, ты должна радоваться, она тебя родила, — говорила няня.

Я поняла, что выбора у меня нет и обиженно спросила у нее:

— А провожать-то хоть придешь?

— Конечно, Верочка! О чем ты говоришь?

Прошло еще какое-то время. Она позвала меня снова. На столе лежала целая горка из конфет, яблок, даже апельсинов, я была голодная, а тогда это были огромные богатства. Няня сказала, что это мне от мамы. Она так пристально на меня смотрела, подошла и погладила по голове.

— Возьми, Верочка, — сказала она.

— Мне ничего от нее не надо, — ответила я резко, и не притронулась ни к одной конфетке.

— Пожалуйста, возьми хоть что-то, — с мольбой, заглядывая мне в глаза, сказала мне няня.

Но я была непреклонна.

— Раз я сказала, что не возьму, значит, не возьму. Я своих решений не меняю, — ответила я ей в своей манере.

Сейчас я уверенна, что это няня мне те фрукты с конфетами купила, потому что я спрашивала у братьев про то, что приносила ли им в детдом мама что-нибудь, и они сказали, что ничего не приносила. Да и не похоже это на нее.

А провожать меня няня не пришла. Я за это на нее в большой обиде долго была. Это я сейчас понимаю, что правильно она сделала».

— Ну, конечно, мама, ты и няня, которая тебе заменила мать, расплакались бы, — заметила я.

— Что ты! Какие слезы, я сроду не плакала. Нет, просто вызывать ревность родной матери зачем? — опровергла мама мою догадку.

Маме было шесть лет, а она бы не плакала? Я не могу этого понять.

Мама продолжала рассказывать:

«До сих пор не пойму, зачем мать меня взяла из детдома, и ведь еще на чужую фамилию с отчеством записала. Конечно, Витькин отец (биологический отец брата моей мамы — прим. автора) — летчик-герой, он погиб, ей нужно было пособие получать, квартиру вернуть… «Лупила» она меня страшно. Сдала в интернат, и «лупила». Мальчишки дома жили, а меня девочку забрала из детдома и в интернат сдала. Зачем из детдома-то забирала? Потом заберет меня из интерната на выходные и «лупит», пока руки не устанут. А я упертая, зубы стисну и молчу. Мать злится, орет, что «я тебя переломлю». Брат меня за молчанку Зойкой Космодемьянской звал. До сих пор не пойму, за что она меня так «лупила». Когда я стала постарше, причешусь там или подкрашусь, так мать налетит, как коршун, все взъерошит.

Говорит мне:

— Нечего прихорашиваться, и так хороша.

Я еще совсем маленькая от нее уже раза три или четыре убегала.

Помню, как она меня заперла, а я встала на подоконник, смотрю, идет какой-то мужик, и ору ему:

— Дяденька, снимите меня.

А дяденька:

— Ты что, девочка? Там же высоко, выйди по-нормальному.

А я говорю:

— Снимай или выпрыгну!

Мужик видит, что у меня глаза бешеные, я же сказала сделаю — значит, сделаю, и он снял, а я и рванула. Я вообще ни детства, ни юности не помню, не было их. Какое там детство?! Мать же меня еще в смерти брата обвиняла. Я ж из двойни.

Мать мне так всегда и говорила:

— Сучка упертая, ты ж еще в утробе брата своего удавила.

Я же первая родилась три кило с чем-то весом. Нормальный же ребенок по весу, врачи ей укол и сделали — матка сократилась. А у бабки второй ребенок пошел весом около двух с небольшим килограммов. Это мальчик был. Его так маткой и удушило. Так я всю жизнь у матери виновата, что брата в утробе обожрала. Ну, был у меня грех, могла я пачку майонеза выпить или, знаешь, гематоген жидкий был тогда, он у бабки под кроватью стоял. Так вот я залезу да пару ложек стащу, сладенький ведь. Или карманы хлебом набью, а вечером, когда ляжем спать, я и лежу, балдею и хлеб потихоньку сосу. Поэтому я его так и люблю.

А вы мне все, — обратилась ко мне мама: «Мать, кончай хлеб есть, кончай хлеб есть».

А она, бабка твоя, меня «лупить» за это. Чего она хотела добиться-то? Упрекала меня, что даже в тюрьме, где она сидела, на меня персонал плюнул. Все были дети как дети, к распорядку дня быстро привыкали, все по часам делали: тогда кормиться, тогда спать.

А про меня так говорила Зина (моя бабушка — прим. автора):

— А тебя, сучку, принесут мне кормить, а ты дрыхнешь. Я бывало положу тебя на пеленальник, и давай пеленкой лупить — будить, и нос тебе заткну, а тебе, скотине, хоть бы что!

«Так она обо мне отзывалась, обо мне, младенце» — возмущалась мама, пересказывая мне слова бабушки Зины.

А когда мне исполнилось где-то лет пятнадцать, Зина на меня с ремнем пошла, а я нож схватила со стола на кухне, прижала ручкой к животу, а лезвием наружу, чтоб вырвать нельзя было и подойти тоже, и говорю Зине:

— Еще раз тронешь, прирежу или тебя, или себя.

Хорошо, что старший брат вошел.

А вот кого бабушка любила, так это младшего брата. Помню, что-то мы у нее выпрашивали купить, а она нам со старшим братом и говорит:

— Можем купить, конечно, а можем братика из детдома забрать.

Ну мы, конечно, «братика забрать» сказали. Потом его отец приезжал к бабке, звал ее замуж, с тремя-то детьми, так не пошла. Вообще у нее от мужиков отбоя не было. Уж не знаю, что они в ней находили.

Потом, уже когда я в вагоне-ресторане работала, бабка Зина у меня все забирала:

— Я это у тебя возьму, это возьму.

Эх, Зойка ей тогда разгон дала. Стоим, Зойка мне и говорит:

— Смотри, девчонка какая красивая по перрону идет.

А я ей:

— Какая девчонка, это ж мать моя — Зина.

Ну Зойка ей и устроила:

— Ты чего ж, — говорит Зойка бабе Зине, — я только девку отмою, одену, а ты у нее все забираешь? Я ее одеваю, а ты раздеваешь! Совесть есть, мамаша?

Ну, в общем, мать в этот раз так до меня и не дошла. А потом Зина мне заявляет:

— Я с тобой жить буду!

— Нет, мамаша, вы со мной жить не будете — мой естественный ответ Зине.