Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

К полуночи все расходятся, столы прибираются, арендованные стулья возвращаются. Пройдя десять метров до дому, я наливаю себе бокальчик Верментино и поднимаюсь на крышу посмотреть на звездное небо и послушать немой шелест древнего леса.

В последний день Аура пишет мой портрет.

Она и раньше интересовалась, могу ли я побыть ее моделью – на что я, конечно, ответила утвердительно. Аура рисует на полу своего ателье, свет льется потоками из потолочных окон. Я сижу перед ней и делаю вид, будто читаю, стараясь ей не мешать. Она наносит штрихи длинной палочкой, окуная ее в черную тушь, затем рисует акварелью – синим и черным – несколько набросков, лист за листом, в разных ракурсах, то ближе, то дальше. Аура предупреждает, что не пишет точных копий, и я это уже знаю: на картинах в ателье лица женщин целиком или полностью заштрихованы, у многих – тело животного или их образ выглядывает тенью из-за плеча. От работ веет смесью отстраненности и присутствия.

Истинное наслаждение наблюдать за ее работой. Аура болтает без умолку, вместе с тем на бумаге появляются эти темные странные изображения, причем если что-то идет не так, то Аура не раскисает, а просто обрабатывает большой кистью или закрашивает черным поверх наброска. Акварель расползается по мокрой бумаге, Аура проводит по моему лицу куском ткани – лицо становится наполовину смазанным, словно погрузившимся в черную воду лесного озера. На одной картине я выгляжу трехлетним ребенком, на другой – юношей, а на некоторых даже узнаваема. Довольно странное чувство – видеть себя на бумаге глазами другого человека, хоть Аура и говорит, что художники в конечном итоге всегда рисуют только самих себя. На последнем большом листе Аура рисует разные версии нескольких лиц в ряд и слоями, они похожи на дрожащие негативы или следы археологических раскопок.

Два наброска я забираю с собой. Большую картину Аура оставляет себе – над ней она хочет еще поработать и, возможно, даже закончить. Аура говорит, что работает над выставкой под рабочим названием «Женщины, бегущие по пустыне». На картинах будут образы животных, иногда – только намек на скрытую угрозу за пределами картины, так чтобы непонятно было, бегут ли женщины вместе с животными или же убегают от них.

Я сразу понимаю, о чем она говорит.

Перелет красив как никогда. Мы вылетаем из Рима, проносимся над зелеными холмами к озеру Браккьяно, из иллюминатора можно различить городок Ангвиллару на мысе и крепость Орсини. Затем мы проносимся сквозь тучу и оказываемся в царстве синевы и солнца над мягкой ватой облаков.

Невыносимая грусть последних дней улетучилась, я ощущаю только безграничное счастье и чувство благодарности. Я думаю о счастье пролететь над всем этим, о возможности путешествовать таким образом, о чем мои ночные женщины не могли и мечтать; думаю обо всех встречах, о людях, о неожиданном и вдохновляющем чувстве единения; думаю о Карле и ее семье – Паоло с искоркой в глазах и его одетой во все черное дочери, – о вечно смеющейся Карле, которая иногда такая злая, что может кого-нибудь убить и которая хотела бы поехать со мной на Сардинию. Думаю об источающей радость Ауре с ее загадочными ощущениями, о мальчиках и Маркусе с его неизменно хорошим настроением. Думаю о чудной загадочной Марии, идущей к большим изменениям и полной яростных творческих сил; думаю о забавном и добром Кае, называющего меня «золотцем», как если бы я была его внучкой и которому по этой причине я не решилась послать в качестве благодарственной открытки купленную в Риме Форнарину – бог знает что еще он или его безумно умная супруга Кристель подумают. Думаю о жителях деревни, о лесе и его духах, об этрусских женщинах и их древних могилах; думаю о Риме, в который я влюблена всем сердцем и куда хочу вернуться еще сто раз. Думаю, что весь последний месяц я ощущала сплошь одно только счастье, дарованное мне и этим городом, и этой деревушкой, и повстречавшимися мне людьми; и я очень надеюсь, что не от прописанного мне от головной боли лекарства. Хотя говорят, что и оно благотворно влияет на настроение.

Финляндия. Почему купленная в Риме шляпа, выглядевшая в Италии очень даже стильно, в туалете аэропорта Хельсинки-Вантаа выглядит, будто я Энди МакКой? [45] Andy McCoy (наст. имя Antti Hulkko , род. 1962) – финский глэм-рок-музыкант, игравший с The 69 Eyes, Игги Попом и др.

Два года спустя я возвращаюсь в Италию, в города моих ночных женщин. Здесь как будто что-то изменилось – словно женщины наконец начали медленное шествие из закрытых залов и забытых хранилищ к дневному свету.

Мне удается найти себе жилье в Риме в квартале художников XVII века, рядом с той улицей, на которой изнасиловали Артемизию. Оштукатуренные стены комнаты выкрашены в белый цвет, потолки высокие. Лежа на кровати, видишь темные балки старого зернохранилища. Все очень красиво. Из окна второго этажа открывается вид на узкую улочку, а за теми домами – Виа-делла-Кроче, где в 1611 году проживала Артемизия. Распахни окно, и внутрь ворвется уличный шум, вечером – оперное пение и голоса компашек, ищущих заведение, утром – стрекот мопедов, рычание мусоровозов, подметательных машин, гул церковных колоколов. Я почти слышу крики Артемизии о помощи из спальни на втором этаже с Виа-делла-Кроче.

Четыреста лет назад на этих улицах процветало насилие, и возможность умереть была более чем реальной – но и сегодня все далеко не безопасно. Римские testa di cazzo , эдакие вульгарные сплевывающие сквозь зубы мужланы, стянули у меня в метро двухдневный бюджет. Но здесь, в спальне Артемизии, все просто чудно. На окне висят занавески, легкие, как дыхание. С улицы доносятся звуки. Горничная приносит мне в номер завтрак.

Обхожу адреса Артемизии в ближайших кварталах. Гуляю по запутанным коридорам и комнатушкам с балками на верхнем этаже белого дома на углу улицы Бабуинов, и вот мне уже кажется, что я попала в дом детства Артемизии. А может, это и вправду так. На Виа-Маргутта увитые плющом палаццо похоронили все старое, а Виа-дель-Корсо, где во времена Артемизии был квартал художников, заполонили туристы и тысячи римлян. Они приезжают по воскресеньям потолкаться на закрытой для автотранспорта торговой улице, завернуть в магазины дешевой одежды, кроссовок и мобильников, аналоги которых можно найти в любом другом городе мира. Направляюсь в церковь Санта-Мария-дель-Пополо в надежде увидеть те самые картины Караваджо, которые видела Артемизия на похоронах своей матери. Работы Караваджо – нынче национальное достояние – отделены лентой, охранник впускает в капеллу определенное количество посетителей зараз. Ожидая свою очередь, я смотрю на ленту, пока наконец до меня не доходит, что на ней по всей длине написано АРТЕМИЗИЯ АРТЕМИЗИЯ АРТЕМИЗИЯ.