Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

— Что-то нынче, — сетовал он, повстречав младшего из хозяйских сыновей, — батюшка ваш очень рано затеял винопитие, да еще среди бела дня. Мы ведь всегда приглашали гостей в пятнадцатый день первого месяца. Да и водку они пили вечером, когда уже темнело и в саду зажигали расписные фонари. Глянешь, бывало, на пирующих под цветами гостей — душа радуется.

Собеседник же, пользуясь случаем, спрашивал старика:

— Объясни-ка мне, что хорошего — закусывать водку камешками, обмазанными пастилой? Только желудок расстроишь, и все тут!

— О горе, что это вы говорите? Батюшка услышит — рассердится. Умоляю, ни слова про расстройство желудка. Да ведь не кто иной, как ваш батюшка, объяснял мне: истинные знатоки перед винопитием ничего не едят и не пьют; пить надо с чистой душой. И упаси вас небо за выпивкой закусывать чем-то соленым, скажем, мясом там или рыбой. В кувшинах этих водка — крепче не сыщешь. Батюшка ваш ценит ее больше золота. Если прольешь случаем каплю-другую, он, едва гость за ворота, так выбранит — со стыда не знаешь куда и деться. Заткните, прошу вас, кувшин, чтобы хмель не выдыхался!

За воротами послышался собачий лай.

Слуга глянул в ту сторону: четверо старцев шествовали по середине проулка, в одной руке веер, в другой — бамбуковый посох, у кого коленчатый, точно крабья лапа, у кого прямой и круглый, как куриная ножка.

Старый Кеп испил для начала с гостями чаю, потом пригласил их во двор — к винопитию. Слуга, изогнув кольцом руку, поклонился им, дождался, покуда они уселись на свои места, подошел к горшкам с орхидеями и по очереди снял с них крышки.

Пряный дух орхидей, еще с прошлого вечера заточенный в бумажных темницах, вырвался наконец на волю и заполнил весь сад. Четверо старцев и слуга, раздувая ноздри, вдыхали сладостный запах; взгляды их бездумно бороздили пространство, словно надеясь узреть уплывавшие в небо невидимые ароматы. И легчайший ветерок насыщал округу дивным дыханьем цветов.

— Прошу вас, почтеннейшие. Прошу…

Едва умолк голос старого Кепа, все четверо, сложив ладони, поклонились один другому и, соблюдая старшинство, пригласили друг друга отведать первую рюмку. Винопитие началось. Старик слуга, скрестив на груди руки, стоял за спиной хозяина с таким видом, будто ему уже довелось пригубить хмельного.

— Не правда ль, хозяин, погода чуть попрохладнее нынешней была бы для винопития «Каменья благоуханной орхидеи» в самый раз?

— Ваша правда. — Старый Кеп, отвечая соседу, усмехнулся и погладил бородку. — Но я побоялся, как бы до наступления прохладной поры не отцвели мои орхидеи. Знаю, и пастила не застыла как следует. Вон, камешки слипаются. Что поделаешь? Сами видите, юго-восточный ветер.

— Да нет, почтеннейший Кеп, пастила на каменьях сладкая и пахучая. Жаль только, к аромату орхидей примешался запах гари. Наверно, котел стоял на слишком жарком огне, вот пастила и подгорела.

Сделав еще несколько замечаний по поводу угощения и напитков, — пусть видят люди, каждому ведом толк в изысканных наслаждениях, — четверо старцев заговорили о поэзии.

— А я уж нынче утром обновил кисть, — сказал почтенный Ту, живший неподалеку. — Сочинил два-три парных изречения [137] Парные изречения — афоризмы, облеченные обычно в поэтическую форму, обе фразы, имеющие каждая самостоятельное значение, часто образуют в сочетании новый, неожиданный смысл. . Благоволите, прошу вас, поправить мои огрехи и упущения, я потом перепишу стихи на красную бумагу и наклею на ворота.

Трое старцев осушили свои рюмки и заговорили разом:

— Нет-нет, почтеннейший Ту, выпейте прежде три полных рюмки, а там уж читайте новые стихи… Слушать вас — одно удовольствие. Ни у кого рука не поднимается тронуть хоть одно-единое ваше словечко. Полно вам скромничать… Ну, читайте, читайте; мы ждем…

Старый Ту откашлялся, попробовал голос. А слушатели бросили в рот по камешку с пастилой, напоенной запахом орхидей, и они заскрипели на крепких еще зубах.

Потом и другие старцы прочитали по два-три стиха. А там уж за каждой новой рюмкой зазвучали звонкие строфы. Так незаметно день подошел к концу.

Старцы же знай себе рассыпались в похвалах друг другу, считая сегодняшние стихи самыми удачными. Строки их плыли в тишине мягкого весеннего вечера, пробуждая чувствительный отзвук в сердце старого слуги. Он вместе с хозяином и гостями радовался наступлению Нового года и умилялся, глядя на благочинное и торжественное винопитие.

Хмель веселил душу, краски весеннего вечера незаметно темнели и таяли.

Кувшины с водкой постепенно пустели. И на фаянсовых тарелках росли груды белых камешков, начисто обсосанных от пастилы. Старый слуга убирал их и подавал чистые тарелки.

С околицы, от деревенских ворот, долетели первые разрозненные залпы шутих и хлопушек.

И внуки почтенного Кепа, прятавшиеся за колонной, все чаще выглядывали во двор; они боялись упустить мгновенье, когда можно будет вперегонки броситься к старому слуге — выпросить уцелевшие после пира сладкие камешки.

Дни стояли студеные. Но в малые ли, в большие ли холода [138] Малые и большие холода — два из двадцати четырех периодов сельскохозяйственного года; по лунному календарю, малые холода начинались 6–7, а большие — 20–21 числа первого месяца. старый Эм просыпался всегда затемно. Вот и сегодня он встал совсем рано. Взяв с алтаря благодетельной Куанэм лампу, он зажег ее, выкрутил повыше оба фитиля, и свет масла, отжатого из семян шо [139] Шо — разновидность конопли. , вспыхнул яркой, как рисовая рассада, зеленью на фаянсе из Батчанга.

Старый Эм достал чайный поднос и поставил его на старую циновку из сыти, обшитую давно истрепавшейся красной лентой. Рядом он водрузил полоскательницу, медный чайник и маленькую глиняную печурку. Старик сделал затяжку из кальяна, и в сосуде его, расписанном белыми цветами сливы и журавлями, родился мерный высокий звук, долго звеневший в тишине. Пряный дым лаосского табака густой пеленой окутал огонек лампы. Потом дым поредел и стал белесым, как водяной нар. За клубами дыма то появлялся, то исчезал сам старик. Он восседал, опершись на складную кожаную подушку, веки его были прикрыты, словно у буддийского монаха, погруженного в самосозерцание. Казалось, будто строгим своим обличьем и молчаливой повадкой хотел он остановить белые облака дыма, плывшие вдоль кирпичных стен. Во всех трех покоях дома бодрствовал лишь один человек.

В сумерках, когда еще не отграничилась ночь ото дня, благообразный старец похож был на древнего мудреца, исчисляющего шаги времени. Зимние ночи длятся и длятся, простор их безбрежен, и кажется, что рассвет никогда не наступит.