Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Ну, и какие же?

— Наверное, правильно в народе говорят «молчание — золото».

— Может и правильно. Надоели они мне все с их болячками, дырками и травмами. Но без них никак, с голода подохну.

Дорогин ухмыльнулся:

— Послушай, Геннадий Федорович, вечно это продолжаться не может. Ты что, думаешь, вот так и доживешь до старости, бандитам дырки штопая?

— Может и доживу. Работа как работа. Кто-то должен делать и это. Тем более, они действительно больные и не притворяются.

— Это понятно, — сказал Дорогин.

— Послушай, а что бы ты сделал, будь у тебя большие деньги?

— Большие деньги? Это какие? — Дорогин пожал плечами.

— Большие деньги и есть большие, когда их истратить невозможно на жратву, на баб и на гулянки. — Ты знаешь, — лицо Рычагова стало серьезным, — у каждого есть голубая мечта, заветная цель.

— Ну, и? — произнес Сергей.

— Я бы хотел заняться стоящим делом, открыть свою клинику и работать, работать по-настоящему, с утра и до вечера.

— Так ты же этим и занимаешься.

— Нет, не здесь. Понимаешь, здесь даже с деньгами спокойно жить не дадут, чувствуешь себя человеком второго сорта.

— А кто себя чувствует человеком первого сорта? — спросил Дорогин.

— По-моему, в этой стране никто. Каждый кому-то что-то должен: бандиты политикам, политики бандитам. Круговая порука, и вырваться из этого круга невозможно. Вот и меня затянуло.

— Послушай, Геннадий Федорович, а если бы тебе кто-то дал деньги?

— За что? Деньги просто так не дают.

— А ни за что.

Рычагов рассмеялся, беззлобно, как ребенок:

— Так не бывает. К сожалению, так не бывает. Вот ты вспомни всю свою жизнь, хоть раз тебе досталось что-нибудь, и тебе потом не пришлось бы за это расплачиваться? Дали тебе хоть раз рубль, чтобы потом не потребовать назад два?

Дорогин покачал головой:

— Нет, не было такого, не могу вспомнить. Сам давал, другие — нет.

— Вот и я не могу вспомнить, сколько ни думал. Всегда приходилось платить либо здоровьем, либо временем, либо честолюбием. Кончай эти разговоры. Давай-ка лучше выпьем, разбередил ты мне душу.

— Не я их начал.

Рычагов поднялся, достал бутылку коньяка и поставил на стол. Затем принес два бокала.

— А ты что сделал бы, если бы тебе кто-нибудь дал много-много, как ты же и говоришь, денег?

— Я? Я знаю, что бы я делал.

— Ну, и? Взялся бы опять снимать кино?

— Нет, с кино покончено раз и навсегда. Потому что из-за кино все и случилось. Из-за кино я потерял семью, потерял тех немногих, с кем у меня были хорошие отношения.

— Ладно, давай выпьем и пойдем спать. Кстати, может, нашему больному врубить укол морфия, чтобы ночью не стонал?

— По-моему, он себя чувствует неплохо.

Даже сейчас Дорогин колебался, сообщить ли Рычагову о том, что Винт имеет возможность принимать наркотики или же промолчать. Он чувствовал себя обязанным этому человеку и не хотел сильно подставлять его, но жажда мести брала верх.

— Я пойду посмотрю, как он там.

Рычагов, утомленный за день, потянулся. Ему не хотелось никуда идти, сил хватало только на то, чтобы добраться до спальни.

— Еще выпью, — он сделал над собой усилие, чтобы налить в стакан коньяк, хотя выпить ему хотелось.

Прихватив спиртное с собой, Рычагов пошел к себе в комнату.

А Муму тенью проскользнул в больничную палату. Света он не зажигал. Лунный луч, пробившись сквозь занавески, косой линией, шириной в ладонь, как бы перечеркнул кровать с Винтом. Дорогин ухмыльнулся и сжал в кармане шприц со смертельной дозой наркотика.

— Это твоя последняя ночь, подонок, — прошептал он, глядя на Винта.

Тот спал беспокойно, вероятно, действие наркотика кончалось. Дорогин прикрыл дверь, вернулся к себе. До того, как он попал в переделку, каждое утро и каждый вечер Сергей доводил себя до полного изнеможения физическими упражнениями.

А иначе как поддержишь форму?

Он лег на пол и начал быстро отжиматься, считая про себя разы. После десятого, ощутив, как мышцы наливаются силой, Дорогин, находясь в верхней точке, отрывал руки от пола и бесшумно хлопал в ладоши. Отсчитав пятьдесят, он лег на пол, перевернулся на спину и, подсунув ноги под тахту, принялся тренировать пресс.

— Швы выдержат, выдержат, — шептал себе Дорогин, чувствуя, как при каждом подъеме тело его пронизывает боль.

Он сумел пересилить себя, заставил забыть о боли. Сбросил одежду, и разгоряченный, лег поверх одеяла, ладонью зажал рану в боку. Та не столько болела, сколько чесалась. И он тут же вспомнил Тамару, которая делала ему перевязку, вспомнил то, как женщина как бы невзначай касалась его то бедром, то грудью, вспомнил прикосновение ее умелых подвижных пальцев, которые успокаивали страшный зуд.

«Наверное, не о такой жизни ты мечтала, — подумал Дорогин, — мечтала, как многие, — много работать и хорошо зарабатывать. Что ж, какая-то часть твоей мечты сбылась, но только деньги, которые ты получаешь, не дают тебе покоя. Тома, Тома…» — проговорил он, закрывая отяжелевшие веки.

После гибели жены у него не было постоянной женщины, только с ней разговаривал он в мыслях.

«Не зарься на чужое, — оборвал себя Дорогин, но тут же нашел для себя лазейку. — Один человек не может быть собственностью другого. Ведь то, что Рычагов и Тамара вместе, всего лишь следствие того, что они работают вместе, и их отношения пошли от скуки, для удобства».

Понимая, на какую скользкую дорожку он ступает, Сергей заставил себя перестать думать о чужой женщине.

— Спать, спать, спать, — твердил он себе, плотно закрыв веки.

«Завтра ты должен быть в самой лучшей форме. Завтра ты начнешь откручивать стрелки часов назад, и черная полоса неудач выскользнет из-под твоих ног, на нее ступят твои враги. Но не впутывай в это женщину, слышишь?» — с этими мыслями он и заснул.

Утром Дорогин умело скрывал нервозность. Он поднялся раньше Рычагова, занялся хозяйственными делами. Когда приехала Тамара, поздоровался с ней кивком головы, близко не подходил, избегал смотреть в глаза, боялся — та опять скажет что-нибудь откровенное, уверенная, что он ее не слышит.

Время тянулось для него медленно, словно кто-то мощным магнитом удерживал стрелки часов. В больнице Рычагова ждали только к полудню и он мог позволить себе немного отдохнуть с утра.

Хирург подошел к Тамаре, сидевшей за столом, положил ей руки на плечи, нагнувшись, поцеловал в шею.

Женщина вздрогнула, зябко пожав плечами.

— Ты что, снова боишься меня? — ладонь Рычагова легла ей на грудь.

— С чего ты взял?

— Такие вещи чувствуются.

— Не знаю, — пробормотала Тамара.

— Только не уверяй меня, что ты устала. Про это можно говорить вечером, но не утром — нонсенс.

— Пойдем, — горячо зашептал ей на ухо Рычагов, — у нас с тобой еще есть часик.